Вы думали, падение образования — неудача реформаторов? Да это так было задумано!

Реформа, рождающая квалифицированного потребителя

Нет совершенных систем, в любой можно найти недостатки. Однако советское образование довольно эффективно решало задачи подготовки будущего работника, воспитания гражданина и многостороннего развития личности. Она дала возможность сделать страну сверхдержавой, осуществить серьезный прогресс в промышленности, медицине, науке, духовном и материальном обеспечении людей. Качество советской системы образования постулировали специалисты из разных стран, в том числе западных. Джон Кеннеди однажды сказал: «Космос мы проиграли русским за школьной партой».

Как заметил А. Тарасов, в советские времена наши школьники на всех международных конкурсах занимали первые места, в 1995 г. — только восьмые-девятые места, а позже ситуация еще сильнее ухудшилась: в 1999 г., по данным ЮНЕСКО, Россия по качеству образования оказалась в середине худшей из трех групп обследованных стран (50–55-е места)1.

Постсоветская система образования совершила попытку переориентироваться с тех задач, которые реализовывало советское образование. Правильные выводы не были сделаны и позже. Регресс продолжился. Именно эти регрессивные тенденции мы планируем осветить в цикле статей, посвященных реформам в сфере образования.

Одним из проявлений регресса выступает определение курса образования на формирование воспеваемого А.А. Фурсенко квалифицированного потребителя.

Как известно, А. Фурсенко в качестве порока советской системы образования увидел ее стремление создать человека-творца, а не пользующегося результатами чужого труда квалифицированного потребителя. «Нам такое количество творцов совсем не нужно, — заявил министр образования Фурсенко, отвечая на вопросы „Независимой газеты“. — Не менее важно готовить людей, которые могли бы квалифицированно использовать знания и умения для претворения в жизнь идей, предложенных другими людьми»2. Конечно, нужны специалисты, способные квалифицированно реализовывать созданные другими проекты. Но нет никакой необходимости направлять всю систему образования в эту сторону. Не имеется ли в виду отказ от ориентации образования на инновационность? Не имеется ли в виду ориентация образовательной системы на реализацию разработанных зарубежными специалистами проектов, а значит, на десуверенизацию страны?

Прошедший систему вузовского образования человек, видимо, должен уметь качественно пить, есть и покупать иностранные гаджеты, не до конца понимая, зачем он ими обзаводится. Квалифицированный потребитель вряд ли сможет обслуживать стратегически важные объекты. А если каждый выпускник трансформируется в пользователя-потребителя, неясно, кто станет субъектом производства. Ведь как бы квалифицированно потребитель ни потреблял, создавать он ничего не будет. Потребкульт относится к труду как к негативной ценности, а к демонстративным развлечениям — как к позитивной. Потребители не хотят эффективно работать, не умеют работать и не хотят уметь работать. Значит, предметы потребления будут создаваться не в России, а где-то в иных местах — там, где господствует «скверна» производства и «порок» творчества.

Ценности социальной справедливости, подвига, самопожертвования, долга, героизма, честности, товарищества неолиберализм и консюмеризм (потребительская культура) не приемлют — ведь они низко конвертируются в условиях всеобщего рынка и монетизации. Культура потребления проповедует гедонизм и роскошь, стремление показаться круче, чем другие (и чем тот, кем ты на самом деле являешься), посредством приобретения модных вещей и гаджетов новой модели. Для потребителей главное в жизни — модные вещи и гаджеты, которыми можно покрасоваться перед окружающими; проблемы страны и народа, мира в целом их совершенно не интересуют. Для потребителей материальные ценности стоят выше интеллекта и нравственности, личные неурядицы важнее любых национальных и глобальных проблем. Потребкульт максимально, до неприличия коммерциализирован, он проповедует взгляд на жизнь и других людей сквозь призму рыночной выгоды. Ценность личного обогащения становится превыше всего, а ценность всеобщего блага воспринимается и осмеивается как всего лишь идеологический симулякр.

Потребительская культура — одно из значимых современных веяний. Она, концентрируя внимание человека на вещах и подчеркивании с их помощью собственного статуса, формирует интеллектуальное невежество и моральную тупость. Она, как и либерализм, превозносит некую абстрактную личную свободу, жизнь «в кайф», вседозволенность, совершенно забывая о том, что свобода обязательно сопряжена с ответственностью. В сущности, потребкульт и либерализм как формы идеологии содержательно очень близки: они проповедуют эгоизм, подвергают сомнению общечеловеческую мораль, воспитывают равнодушие к страдающим, препятствуют солидарности и сочувствию, нивелируют само понятие социальной справедливости. Другой человек из разряда «ближних» переводится в разряд «дальних», на него не распространяется моральное сознание, которое, как и понятие «ближний», в своей основе дезавуируется данной идеологией. Либерализм и потребкульт противопоставляют себя сопричастности, взаимопомощи, стремлению к общему благу. Ценность общего блага заменяется абсолютизацией индивидуального блага и индивидуализма. Сопричастность, социальная ответственность, гражданственность, коллективная увлеченность общественными проблемами и методами их решения уступает место увлеченности индивидуальными проблемами и сужению мира до личного мирка.

Неолиберализм и потребкульт не предполагают социально значимых идей. Вместо идеологии личного успеха посредством социально полезной деятельности они постулируют достижение личного успеха любой ценой. Главным критерием достоинства человека выступает его материальное благосостояние, полученное независимо от сопряженной с ним общественной пользы. Потребитель оценивает окружающих в основном по их кошельку, а не по интеллектуальным и моральным качествам. Используя терминологию Э. Фромма, скажем так: потребкульт выбирает принцип «иметь», а не «быть». Поэтому неудивительно, что в условиях распространения потребительских ценностей в наибольшей степени почитаются те, кто не столько заработал состояние, сколько его эффективно экспроприировал, — вспомним пропагандируемое СМИ изменение нравственных категорий в период рыночных реформ. Олигарх, финансист, маркетолог и другие представители симулятивного сектора в таких культурных условиях вызывают больше уважения, чем врач, школьный учитель или ученый. Причем деятельность первых не просто общественно бесполезна, а социально вредна. Более того, олигарх, финансист, маркетолог и прочие при главенстве рынка намного более успешны, чем те, чья деятельность действительно полезна для общества — без нее социум не способен ни развиваться, ни даже поддерживать свое существование. Здесь мы видим тотальную деформацию как культуры, так и социально-экономических условий, явно указывающих на господство социальной несправедливости. Идеология исходит из чьих-то интересов, но одновременно с этим она оказывает влияние на интересы общества, господствующие в нем идеи.

Именно в условиях рынка (экономический аспект) и потребительства (социокультурный аспект) возникают «особые» ценности, которыми люди руководствуются в реальной деятельности. Эти ценности, образующие корпус под названием «индивидуализм», из сферы ментальной перетекают в сферу практическую, воплощаясь в реальность. Одновременно смягчается социальное отношение к тем экономически и культурно вредным явлениям, которые в СССР вполне заслуженно квалифицировались общественным мнением как скверна. Так, вредные для экономики финансовые спекуляции и ломающие рациональное сознание формы рекламной пропаганды уже не воспринимаются критично, становясь нормой жизни. Аналогичным стало отношение к брачному контракту, когда от супруга ожидают делового партнерства в сфере получения и использования дохода и собственности. Мало кого удивляет позиционирование детей исключительно как выгодного вложения капитала для обеспечения старости. В целом уже привычно жить в мире, где практически со всех сторон говорится, что деньги и власть важнее действительных гуманистических ценностей. Вполне закономерен при таком «воспитании» расцвет беспринципности, коррумпированности, продажности. Наконец, в потребительском обществе утрачивается ценность образования как такового. Культ самосовершенствования, когнитивного, нравственного и профессионального развития обменивается на культ развлечений, обыкновенный и банальный вещизм.

Все это наносит удар по общественной нравственности, профессионализму, здоровью и культуре в целом. Либерализм и потребительство с их культом денег и какой-то непонятной индивидуальной свободы создают определенный тип личности — «экономического» человека, убежденного потребителя, нравственность которого также коммерциализирована. В нем редко находится место для чести, достоинства, долга, совести, патриотизма и других социально полезных качеств. Он полностью индивидуализирован. Индивидуалист руководствуется императивом «Я так хочу», то есть во главу моральных приоритетов ставит свое «я», считая: «Что хорошо для меня, хорошо в принципе». Ограничений поведения для него не существует, поскольку моральными императивами выступают «Все продается» и «Деньги не пахнут». Другие люди воспринимаются в качестве конкурентов. Неудивительно, что в либерально-лихие 90-е уровень преступности (в том числе детской и подростковой) в России был крайне высоким, и до сих пор общество не достигло достаточно высокого нравственного уровня. Какое бытие, такое и сознание.

Потребители, армию которых взращивает агрессивная и порой циничная реклама и вся потребительская инфраструктура в целом, не понимают, что такое подвиг и героизм, не считают их ценностями и вследствие соответствующего дефицита духа не видят в истории своего народа ни героизма, ни подвига. Понятие «подвиг» неприменимо к ситуации исключительно личной выгоды, воспеваемой потребкультом. Для потребителей новая модель смартфона важнее победы в Великой Отечественной войне, для них покупка вещи от-кутюр ценнее космических достижений Советского Союза. А о великих деятелях российской политики, культуры, науки они ничего не знают. Зачем им «лишняя» информация, когда сама сложившаяся потребительская ситуация требует заниматься материальным самопозиционированием?3

Представим себе общество (включая управленческую прослойку), в полной мере созданное по заветам потребительства. Получится не общество, а совокупность людей, забывших о долге, патриотизме, здоровых чувствах к ближним. В нем этические нормы, ответственность, честный труд будут представляться атавизмами и архаизмами. Патриотизм, интеллект, творчество, профессионализм в лучшем случае будут восприниматься как инструментальные ценности — способы, ведущие к материальному благосостоянию в индивидуальном смысле. Такое общество в принципе нежизнеспособно. Видимо, Фурсенко эта простая истина неизвестна. Или же, напротив, он сказал свою знаменитую фразу именно потому, что она ему известна. Впрочем, при взгляде на многих наших политиков высшего уровня складывается впечатление, что если уж они не откровенные вредители, то, мягко говоря, люди не слишком квалифицированные. Недаром утверждается: Фурсенко только потому получил свое место, что являлся соседом Путина по дачному поселку4.

Когда в элите господствует стремление к наживе, когда личное обогащение ставится выше всего надличностного и эффективно нейтрализует последнее, когда сознание не завлечено никакой социально полезной сверхидеей, элита весьма склонна к предательству национальных интересов. Заражение российского истеблишмента и общества потребительством весьма выгодно тем, кто традиционно видит в России конкурента и даже врага. Консюмеризация российской элиты, ее нравственное и интеллектуальное оскудение необходимо тем, кто развязал против России настоящую информационную и экономическую войну. И чем глубже процесс консюмеризации элиты, тем в большей степени она превращается в податливый объект для вербовки, для перенастройки своей работы в русло интересов тех национальных и транснациональных политических и экономических структур, задача которых — максимальное ослабление России в качестве экономического и геополитического игрока.

Средства массовой информации и широкомасштабная всепроникающая реклама успешно создали новый культурный тип, который именуется потребителем. Ценности потребления проникли как в массовое сознание, так и в сознание элит. Но этого оказалось мало, и теперь еще от образования, похоже, требуется, чтобы оно внесло свой вклад в формирование и распространение этого культурного типа. С типом человека-мещанина, потребителя, шкурника не построить великую, геополитически сильную страну, эффективную экономику, социальное государство, солидарное общество, руководимое идеей социальной справедливости. Наши либеральные реформаторы, будучи психологически, культурно, политически и экономически интегрированы с транснациональным капиталом, наступающим на права трудящихся и национальный суверенитет, и не планируют реализовать эти бесспорно важные достижения. Поэтому они явно или неявно (бессловесно) выступают за идею образования как производства потребителей.

Сегодня и так достаточно квалифицированных потребителей, которые ведут себя так, будто считают продукты и вещи не созданными другими людьми, а данностью, ниоткуда возникающей на полках магазинов, и забывают о том, что кому-то следует производить обожаемые и алчно потребляемые ими вещи.

Если Россия станет страной квалифицированных потребителей, то не будет получать необходимые ресурсы из-за границы, откуда даром ничего не отдадут и вряд ли поделятся чем-то действительно передовым. Следовательно, нужно будет покупать ресурсы или менять на что-то свое. Но стране потребителей нечего предложить взамен кроме своего сырья и пространства, которое Запад может использовать в качестве места сброса радиоактивного мусора. Ориентация образования на потребительскую культуру только закрепляет сырьевую зависимость России от других стран, лишает конкурентоспособности.

Каким бы квалифицированным ни был потребитель, он не способен по критерию созидательности стать выше творца. Непонятно, как фурсенковский перл согласуется с высказываниями многих государственных деятелей высокого уровня о необходимости модернизации. Или речь идет о реальном конфликте в вопросе видения будущего, о разных формах его понимания, или же мышление государственных деятелей настолько переполнилось странностями, что позволяет им соединять несоединимые явления. И тогда следует говорить об «особом» понимании модернизации.

Впрочем, в типично сырьевых экономических условиях действительно не нужны высококвалифицированные кадры. Они просто не найдут себе применения тогда, когда экономика сводится к трубе. Б.Ю. Кагарлицкий пишет следующее. В 1990-е гг. переход к капитализму сопровождался разрушением созданных в СССР производительных сил. Бóльшая часть научного и технологического потенциала страны была уничтожена, экономика становилась сырьевой и колониальной, но в меру своей инерционности система образования продолжала готовить кадры «по-старому», то есть достаточно эффективно. Уро­вень квалификации и образования трудящихся намного превышал потребно­сти деградировавшей экономики. В итоге специалистов было столько, сколько такая система не могла переварить, и началась массовая эмиграция. Власть начала образовательную реформу, цель которой — уменьшить эффективность системы образования, снизить уровень знаний. Система образования стала дегради­ровать, хотя даже в своей новой форме она оставалась передовой для общества, в котором работала. Перед правительством встала задача одновременно уменьшить количество образованных людей и снизить качество их подготовки. Поэтому в 2008–2009 гг. был введен Единый госу­дарственный экзамен, который резко менял систему критериев образования. В 2010 г. начали реформу финансирования общественного сектора, что вело к банкротству и закрытию немалой части образова­тельных и культурных учреждений. Происходящее имело связь не со злым умыслом истеблишмента, а с системной потребностью сырьевой экономики5.

П.В. Векленко пишет: «Свободный разум не нужен сырьевой экономике — он бесполезен, а при склонности к этической рефлексии — вреден для воплощения нелегальных или полулегальных коммерческих схем. Не нужен он и бюрократизированной системе образования, возводящей познанию и творчеству прочное методическое стойло, приоритет здесь за навыками машинистки и фасовщика печатной продукции. В науке он также не главное — успех на этом поприще гарантируется правдоподобностью имитации и соблюдением ритуалов»6. Однако ни в какие рамки не вписывается тезис типа «Образование должно готовить потребителей, поскольку выстроенная нами система экономики-деграданта не нуждается в высококвалифицированных кадрах». А по сути, именно это имеют в виду реформаторы образования. Банально выглядит позиция, согласно которой вместо того, чтобы снижать уровень образования в деградировавшей экономике, нужно повышать его и усиливать экономический потенциал страны.

Г. Греф, в свою очередь, заявляет: «Мы пытаемся воспроизводить старую советскую, абсолютно негодную систему образования, мы напихиваем в детей огромное количество знаний»7. Только, во-первых, сам автор этих строк — порождение «негодной» системы образования, а значит, можно сделать вывод, что данными словами он расписывается в собственной образовательной негодности. Во-вторых, мягко говоря, нерационально называть «негодной» ту систему образования, которую даже в конкурирующих с нами западных капиталистических странах (перед коими склоняют головы и на кои предлагают равняться либералы типа Грефа) признали самой лучшей. Именно она, а не «образование потребителей» позволила создать великую советскую инфраструктуру, уровень жизни, культуру и социальные блага. Именно она создала отличных специалистов и ученых, которыми славился Советский Союз (в отличие от постсоветской России). Так, отец атомного флота США Риковер в 1960-х гг. написал: «Самая главная угроза национальной безопасности Соединенных Штатов — это советская средняя школа»8. Но «потребительская школа» вряд ли станет угрозой или хотя бы конкурентом. Позже все тот же Греф призвал отменить школьные экзамены, которые якобы убивают желание учиться. По Грефу, школе следует перейти от трансляции знаний к обучению навыкам. Это – педагогический нонсенс, который обесценивает образование как таковое.

В 2001 г. в Горбачев-фонде на круглом столе с разработчиками программы школьной реформы А. Пинский, директор довольно элитной московской школы № 1060, с негодованием говорил, что наша школа учит детей слишком хорошо, но знать дети должны меньше. Пинский рассуждает так: скоро наступит постиндустриализм, в котором люди будут заняты не в производстве, а в торговле и обслуживании, и никакую промышленность восстанавливать не нужно9. Только подобные либералы не задумываются, что россказни о постиндустриализме проникнуты мифологией; кто-то должен производить то, чем другие торгуют, и вообще трудно представить себе социум, занятый только в торговле и обслуживании. Высокотехнологичные ресурсы, оказывается, теперь падают с неба, как манна, — остается лишь подбирать их, пользоваться, продавать и внедрять в сферу услуг. Если же учитывать успешно проведенный либерал-реформаторами развал индустрии Советского Союза и продажи активов за рубеж, следует, вооружившись горьким юмором, назвать постиндустриальным то общество, где индустрия (материальное производство) развалена. Правда, ее место не занято ничем ценным и, естественно, более прогрессивным, не произошло прорыва к энергоемкому и незатратному будущему. Можно заодно вспомнить страны третьего мира, которые постоянно грабят западные колонизаторы и которые до сих пор экономически деградируют вследствие нападок со стороны Международного валютного фонда, Всемирного банка и других институтов неолиберальной глобализации. Вот именно им, остающимся в тисках доиндустриальной эпохи, пусть либералы расскажут, что мир вступает в светлую эру постиндустриализма и потому традиционные формы образования не нужны. Или доиндустриализм и постиндустриализм — одно и то же?

В этом месте следует сделать весьма длинное отступление. В последнее время продолжается спор между учеными относительно целесообразности использования понятия «информационное общество», или «постиндустриальное общество» («общество знаний»). Однако не бывает «неинформационного» общества, так как информационная составляющая — характеристика любого социума. Да и язык, позволяющий обмениваться информацией, был изобретен давно. Социальная организация в любом случае носит информационный характер. Знания появились не сегодня, они сопровождали деятельность людей и ранее, в предыдущие эпохи. Прежний труд, прежние производственные отношения тоже опирались на информацию. Как ранее, так и сейчас большинство профессий требовали определенного уровня интеллектуальной подготовки, то есть знаний. Уже в античную эпоху прикладное знание («техне») стало использоваться в качестве основы производства. Производственная деятельность основывалась на знаниях.

Использование так называемого человеческого капитала, то есть высокого профессионализма и творческих способностей людей, началось не вчера. Не вчера стало осуществляться инновационное развитие стран и обществ. Не вчера проявило себя обращение к высококвалифицированной экспертизе для постановки целей и выбора оптимальных вариантов решения проблем (интеллектуальная поддержка управленческих решений). Накопление информации, фиксация ее на разных носителях, передача в пространстве и времени, информационный обмен, кодирование и раскодирование сведений наблюдались в разные исторические эпохи. Как верно заметила Т.В. Филлиповская, «…человечество всегда существовало в условиях общества знания. В то время как его динамика, безусловно, коррелирует с инновациями в технологиях, создание которых предопределено способностью личностей и общностей к производству знания, которое мы рассматриваем как социальное действие»10. Поэтому нет оснований для жесткого противопоставления, которое подразумевается, когда современное общество называют информационным и, соответственно, наделяют прежние общественные типы «неинформационным» характером.

Однако, хотя система знаков всегда использовалась человечеством, а знания накапливались и передавались, апогей их функционирования наблюдается именно сегодня, когда производство информации заняло ведущее положение в совершенно различных сферах жизни людей, не умаляя необходимости производства товаров, а знание стало трудно отделить от псевдознания.

Возросла роль технологий, связанных с обработкой и передачей информации, а также соответствующих отраслей образования, готовящих работников «знаниевой» сферы. Наиболее сильно развилась инженерия знаний, частью которой являются актуальные сегодня экспертные системы как одна из форм проявления искусственного интеллекта. Возросли скорость передачи информации и роль информационных потоков, от которых зависят практически все стороны жизнедеятельности человека и общества и даже структура сознания. Компьютеризация и коммуникационность стали частью как труда, так и повседневной жизни человека. Знания проникли не только в производственную сферу, основанную на соображениях экономической эффективности, но и в жизнь «простых» людей. Сформировалась единая информационная сеть, позволяющая получить доступ к информации из любой точки земного шара. На фоне расширения созданного после мира вещей мира информации расширяется сфера информационного загрязнения. Образ жизни виртуализируется. Появилась новая форма культуры — электронная культура11. Все эти признаки, как считается, указывают на возникновение качественного нового общества, именуемого информационным.

Интересно то, что именно представители таких офисных, связанных со сферой услуг профессий (в том числе весьма сомнительных и социально вредных) в американском кинематографе обычно выступают положительными героями. Это преподносится как некое доказательство наступления информационной эпохи и, соответственно, ухода производственной эпохи в историю. Сфера рабочего, производительного, «индустриального» труда или никак не фигурирует в фильмах, или же выступает местом преступности. Как пишет В.В. Корнев, финальными декорациями для битв с «силами зла» выступают интерьеры заводов и фабрик12. Ручной труд, в отличие от символической деятельности, по мнению Славоя Жижека, становится непристойным, уравнивается с преступлением, и его следует скрывать от глаз общества: «В голливудских фильмах мы можем увидеть процесс производства во всех деталях только тогда, когда Джеймс Бонд проникает в убежище главного преступника и видит там усердный труд (очистку и упаковку наркотиков, сборку ракеты, которая уничтожит Нью-Йорк…). Разве может Голливуд быть ближе к гордому соцреалистическому преподнесению фабричного производства, кроме как в тот момент, когда глава преступников после пленения Бонда устраивает для него экскурсию по своей нелегальной фабрике? И функция вмешательства Бонда состоит в том, что он должен взорвать эту производственную площадку, тем самым позволив нам вернуться к подобию нашей повседневной жизни в мире, где происходит „исчезновение рабочего класса“»13. Бонд взрывает место производства (всегда преступное) в соответствии с модным современным мифом об исчезнувшем рабочем классе, о посттрудовом постиндустриальном информационном обществе. Предполагается, что эта форма общества характеризуется передовой ролью офисного, рекламного, креативного, интеллектуального труда, а физический труд отходит на задний план. Однако информационного общества в действительности нет, так же как и рабочий труд исчез только из медийного пространства, а не из социальной реальности. Можно сказать, что информационное (постиндустриальное) общество существует только в кино и других формах пропаганды, а также в головах мыслителей — авторов и комментаторов самой теории информационного общества.

Термин «информационное общество», или «постиндустриальное общество», не указывает на исчезновение материального производства или серьезный прорыв из индустриального этапа с его жадным потреблением природных ресурсов к некоему принципиально более энергоемкому и менее ресурсозатратному постиндустриальному. Он всего лишь подчеркивает снижение значения материального производства по сравнению с возрастающей ролью сферы услуг, брендинга и информации, существование которых было бы невозможно без все того же материального производства. Ведь промышленность, равно как и необходимость в ней, никуда не исчезла, что бы там ни говорили деятели типа Пинского. Терабайты информации не заменят тонны сырья, а потребление не заменит производство. Когда-то индустриальное общество не отменило аграрное, а надстроилось над ним, поскольку сельскохозяйственный сектор продолжил свое существование — в том числе в условиях постиндустриального общества. Сейчас произошла похожая надстройка постиндустриализма над индустриализмом. Во время социальной эволюции не происходит отмена прежних общественных форм. Вместо этого предполагается их усовершенствование при частичном сохранении некоторых форм в их прежнем виде.

Нет принципиального перехода от мира вещей к миру информации, знания и креативности, даже несмотря на следующие постулаты: «Если изобретение радио и телевидения позволило всем людям оперативно получать информацию, то интернет дал каждому доступ к производству и распространению информации»14; «Мы вступили в эпоху, когда главным преобразующим общество фактором вместо революций производительности в производстве товаров стали революции производительности в сфере услуг»15.

Хотя и считается, что главными активами предприятий становятся интеллектуальные ресурсы, а средствами производства и производительными силами выступают креативность, профессионализм и психологическая атмосфера в коллективе, хотя материальному ресурсу все более отказывают быть элементом производственной системы, все-таки без «классической» материальной базы и финансовых ресурсов «знаниевые» ресурсы превращаются в ничто. Также и душа без тела существовать не может. Как в прежние эпохи, так и сегодня производство материальных благ и транспортная коммуникация выступают одними из главных факторов экономического развития. Произошла маркетинговая революция, которая поломала устои традиционной экономики и возвестила о создании не только товаров, но и их имиджей, брендов, товарных мифов. Можно назвать брендирование вторым производством. К «первому производству» следует отнести создание товаров, и оно остается первым. Ко второму отнесем создание имиджей этих товаров, мифов, получившее широкое распространение после маркетинговой революции. «Второе производство» (создание брендов, имиджей, товарных смыслов) стало вроде бы самостоятельной областью экономической деятельности. Конструируя человеческие потребности, оно… конструирует человека. Но ведь материальное производство никуда не делось. Оно могло технологически усовершенствоваться или переехать в другую страну, где рабочая сила значительно дешевле. Однако оно не исчезло. Маркетингово-рекламное производство товарных мифов как идеальных объектов все равно основывается на производстве товаров как физических объектов.

Постиндустриализм не замещает и не отменяет индустриализм, а наслаивается на него как на определенную основу, фундамент, без которого он существовать не может. Именно материальное производство дает возможность для бытия и развития постиндустриально-информационных областей. Услуги не заменили товары, равно как так называемый креативный капитализм не сместил промышленный капитализм, а надстроился над ним. Мир труда и потребления не ограничивается «креативной» работой в офисах с компьютерами. Мир труда и потребления не ограничивается белыми рубашками, чистыми руками и виртуальным или информационным пространством. Когда-то индустриализировался физический труд. Теперь индустриализировался умственный труд. Но это не привело к деиндустриализации, аннигиляции физического труда. Похоже, отечественные либералы, говоря пафосные фразы о постиндустриализме, обществе знаний и реформе образования, адекватной постиндустриальному будущему, просто скрывают свои истинные стремления относительно будущего России.

Серьезная промышленная основа необходима постиндустриализму. Деиндустриализированная страна с сырьевой экономикой, потребительской культурой и упадочно ориентированным реформированием образования не способна перейти на более индустриальный виток развития, поскольку у нее отсутствует основа для этого. Наличие потребительской индустрии гипермаркетов, рекламной инфраструктуры и большого количества людей, занятых в сфере дизайна, рекламы и развлечений, вовсе не обязательно указывает на развитый постиндустриальный мир. Миф о постиндустриальной эпохе как безматериальной, безпроизводственной, которой не нужна промышленность и сельское хозяйство, — всего лишь миф. С язвительностью добавим: если же либералы считают, что они построили постиндустриальное общество путем обычного развала индустрии, внедрения социально вредной деятельности (финансовые спекуляции, создание зомбирующей и подрывающей мышление рекламы) и повсеместного возведения «храмов потребления», такой постиндустриализм явно не следует называть прогрессивным по сравнению с предыдущим этапом существования нашего общества.

Как отмечает С. Жижек, хотя в последние десятилетия модно говорить о господствующей роли «интеллектуального труда» в постиндустриальном обществе, однако материальность в отместку заново утверждается в разных аспектах — от приближающейся борьбы за дефицитные ресурсы (еду, воду, энергию, полезные ископаемые) до загрязнения окружающей среды16. Материальность остается материальностью даже в информационном постиндустриальном мире. Материальность неискоренима, неликвидируема, и потому нет возможности создать «чисто информационный», «чисто постиндустриальный» мир, характерной чертой которого будут безматериальность и безындустрийность.

Что же касается наименования «общество знаний», оно тем более дискредитировано самой реальностью. Ведь в условиях современности в геометрической прогрессии растет как знание, так и псевдознание. И крайне сложно отделить одно от другого. Политические и коммерческие формы манипуляции массовым сознанием проявили себя наиболее изощренно, до монструозности качественно именно в последние десятилетия. Соблазняющая, обманывающая, манипулирующая инфраструктура потребления, выраженная в первую очередь коммерческой рекламой, функционирует крайне эффективно. Поэтому становится очевидным, что название «общество знаний» выражает только одну сторону реальности, забывая о другой, которая является ее диалектической противоположностью. Это название отличается твердо выраженным оптимизмом, который, как известно, во многом не совпадает с реализмом. А в условиях роста псевдознания как раз необходимо как уважение к перманентному обучению, так и развитие того, что мы назовем методологическим мышлением. Оно не дает панацеи, но все же позволяет более или менее качественно отделять знание от его противоположности.

Постсоветские реформаторы, все эти Чубайсы, Гайдары, Фурсенко, Грефы, Кудрины, своей деятельностью продемонстрировали способность разрушать экономику, отдавать национальные богатства социально безответственному олигархату и транснациональному капиталу, «добивать» социальные достижения (права трудящихся, бесплатную медицину и образование), дерационализировать сознание людей своей пропагандой, вытеснять широчайшие массы за черту бедности. Их деятельность — один большой деструктивный курьез. Поэтому вполне ожидаема их ненависть ко всему великому, тому, что сами они создать никогда не смогут, что находится за пределами их возможностей. Это напоминает ситуацию, когда пигмей расписывается в ненависти к настоящему Творцу, поскольку понимает, что не сможет достичь его уровня. Вот и критикуют огульно эти либеральные деятели великие достижения Советского Союза: народное творчество и высокий профессионализм, доступное и качественное образование и медицину, принцип социальной справедливости, высокую нравственность, ответственность власти перед народом, сильную экономику.

Очевидно, не только в целях психологической компенсации они стремятся облить грязью Советский Союз. Они выполняют свою «работу», которая выгодна не народу, не идеалам демократии, а местным царькам-олигархам и транснациональным корпорациям, которые неплохо потрудились в деле ограбления советского наследства. Если понимать глобализацию как масштабное наступление глобального капитала на права трудящихся, то либеральные деструкторы, привыкшие называть себя реформаторами, как раз действуют в фарватере глобализации, этой самой глобализации неравенства. Недаром она называется неолиберальной глобализацией. И либералы активно инициируют псевдоинформационные вбросы для очернения советского экономического, культурного, политического и социального наследия. Для них самый страшный сон — реставрация этого наследия, которой они не должны допустить. Вот и стремятся наши либералы разрушить систему образования, будучи уверенными, что незачем людей чему-то учить, в том числе производительному труду.

Либералы своими реформами показали, что они настроены решительно против развития производства в России. Тогда понятно, что они будут настроены против образования, которое хотя бы чему-нибудь учит. Видимо, они считают так: России не нужны высокообразованные производители (они ведь экономику поднимут, что непозволительно), общество должно быть необразованным, глупым, легко манипулируемым в их целях. Ведь действительно образованному человеку трудно внушить, что гайдаровско-ельцинская воровская приватизация и открытие России для транснационального капитала — это благо для страны, финансовые спекуляции и откровенное воровство — прогрессивные и наиболее цивилизованные элементы экономики, а разворованная инфраструктура — первый признак превращения устаревшего индустриального общества в прогрессивное постиндустриальное.

«Американские коллеги объяснили мне, — пишет В. Арнольд, — что низкий уровень общей культуры и школьного образования в их стране — сознательное достижение ради экономических целей. Дело в том, что, начитавшись книг, образованный человек становится худшим покупателем: он меньше покупает и стиральных машин, и автомобилей, начинает предпочитать им Моцарта или Ван Гога, Шекспира или теоремы. От этого страдает экономика общества потребления, и прежде всего доходы хозяев жизни, — вот они и стремятся не допустить культурности и образованности (которые вдобавок мешают им манипулировать населением как лишенным интеллекта стадом)»17. Определение путей развития образования и вообще всех социальных сфер зависит от специфики целей, которые ставятся перед образованием. Если целью является формирование потребителя как объекта политических манипуляций, стоит ожидать «особой» модернизации во всех сферах жизни человека и общества. Если раньше целью образования было создание профессионалов и личностей, то сегодня складывается впечатление, что основная цель — создание послушного, атомизированного, безответственного, интеллектуально и нравственно бездарного общества. Трансформацию образования под цели потребительской системы еще в 1960-е гг. в Америке заметил философ Герберт Маркузе, который заявил, что образование призвано способствовать интеллектуальной и эмоциональной независимости, а не закрепощению мышления и поведения операциональностью техноцивилизации, не помещению их в рамки, определяемые стерилизованной логикой, увечным опытом и упрощенными фактами18.

Известно высказывание Грефа о корыстности и глупости народа, которому вследствие этого непозволительно управлять государством и который необходимо ограничивать в знаниях — мол, для народного же блага, для эффективного управления народом19. А разве самого Грефа и представителей власти нельзя обвинить в корыстности? Именно реформы идейных союзников Грефа — либералов — указали на эту корысть и стремление продать национальные интересы России глобальному бизнесу. Из недавних событий вспомним одно: Сбербанк под руководством Грефа до последнего не покидал Украину, на которой воцарился инициированный Западом нацистский режим, а когда В.В. Путин призвал обеспечить крымчан банковской системой России, Греф — прямо как по завету американских политиков, проклявших Крым, — заявил о том, что Сбербанк не планирует работать на полуострове. Что это, если не элемент предательства? Мы наблюдаем прямое участие в западной блокаде Крыма.

Греф, ссылаясь на авторитет Будды, Лао-цзы и Конфуция, заявил о том, что народ не должен управлять самим собой: «Вы предлагаете передать власть в руки населения… Как только все люди поймут основу своего „я“ и самоидентифицируются, управлять, то есть манипулировать, ими будет чрезвычайно тяжело. Люди не хотят быть манипулируемы, когда они имеют знания. Любое массовое управление подразумевает элемент манипуляции. Как жить, как управлять таким обществом, где все имеют равный доступ к информации, все имеют возможность судить напрямую, получать непрепарируемую информацию через обученных правительством аналитиков, политологов и огромные машины СМИ?»20 Понятно, Грефу и ему подобным чиновникам жить в таком обществе будет сложно. Либеральные деятели хотят и дальше использовать Россию в интересах своих заокеанских хозяев, отдать ее на растерзание глобальному бизнесу и следить за тем, чтобы этому процессу никто не мешал. Они желают продолжать свою вольницу 90-х гг., когда их действиями страна была поставлена в статус обворовываемого Западом региона. И конечно, для того чтобы реализовывать антинародную политику, нужно иметь разобщенный и примитивный в когнитивном смысле народ. Еще с древнейших времен известно, что преимущество элит обеспечивалось в том числе неравным доступом к образованию. «Власть незыблема, пока она защищена от претензий низов информа­ционным разрывом. Потому массовое распространение образования явля­ется одним из условий реального народовластия. Образование может стать дестабилизирующим фактором, ведь, получив знания, любой из нас начинает понимать, что те, кто нами правит, в лучшем случае не умнее нас. А может быть, и глупее», — пишет Б.Ю. Кагарлицкий21.

Греф боится того, что, если люди начнут понимать суть действий правящей либеральной клики, последняя уже не сможет проявлять свой (надо сказать, безответственный) волюнтаризм по отношению к обществу и экономике. В целом либеральные реформаторы начиная с первых постсоветских лет были озабочены сохранением своей власти. Зная, что таланты не связаны с карманом, они пытались ограничить доступ простых людей к образованию, чтобы их собственные дети — какими бы они ни были по своим способностям — могли сохранять за собой конкурентоспособность по сравнению с теми, кто просто не может платить за образование. Если бы соответствующие предложения высказывали и реализовывали представители колониальной администрации, их можно было бы понять, ведь они не обязаны улучшать образовательный уровень населения подконтрольной им колонии. Но в данном случае речь не идет о колонизации и оккупации. Хотя…

Цель существования общества — вовсе не благоденствие либеральных чинушей и транснационального бизнеса, на который они работают; но, похоже, апологеты рынка именно так и думают. И если кто-то из представителей элиты полагает, что народу нельзя доверять, поскольку он недостаточно образован, так пусть власти вместо того, чтобы реализовывать нынешние антиобразовательные реформы, создадут систему действительно качественного и доступного образования. Однако они этого не делают, и становится очевидно: объяснение своего авторитаризма тезисом о недостаточной образованности народа — это сокрытие нежелания реализовывать политику в интересах социального большинства. Ведь народ недостаточно образован именно потому, что власти проводят соответствующие реформы. Тем более что неспособность большинства в некоторых случаях принимать правильные и необходимые решения вовсе не означает правоту политических действий господствующей клики. Они уже показали несостоятельность своей политической деятельности либеральными реформами (продолжающимися и поныне). Даже если народные массы бывают неправы и принимают стратегически невыгодные решения, демократия требует уважения к мнению большинства. Демократия требует, а либерализм — нет.

Если обществом следует манипулировать и лишать его возможности брать в свои руки бразды правления, как же быть с тем, что либералы типа Грефа называют себя демократами и вообще рыночный фундаментализм (выгодный транснациональным спекулянтам, а не народу) прямо связывают с демократией? Сейчас уже очевидно, что демократичность либералов — не более чем очередной миф, и его мифологичность подтверждается не только словами Грефа, но и многими действиями либералов, которые, ломая нашу экономику, принципиально не хотели слушать и слышать альтернативные мнения. Слова Грефа заставляют вспомнить сказанное Карлом Марксом: «Раз понятна связь вещей, рушится вся теоретическая вера в постоянную необходимость существующих порядков, рушится еще до того, как они развалятся на практике. Следовательно, тут уже безусловный интерес господствующих классов требует увековечения бессмысленной путаницы»22. Если немного продолжить рассуждения Грефа, получится следующее: чтобы народ оставался манипулируемым и политически пассивным, нужно не только снижать качество и финансовую доступность образования, но и оставлять за социальными низами «право» вовлекаться в наркоманию, алкоголизм, религиозно-мракобесное сектантство и другие формы социальных заболеваний, которые укрепляют ложное деполитизированное сознание. Похоже, некоторые представители власти с самого начала постсоветских времен специально отказывались осуществлять реальную борьбу с соответствующими общественными заболеваниями, ведь они позволяют держать народ (особенно общественные низы) в узде.

Добавим, что деятельность Грефа не ограничивается сферой образования. Как и пристало либералам, он выступает за приватизацию. В частности, он стремится приватизировать Сбербанк — наверняка в интересах финансового холдинга JPMorgan Chase, в совет директоров которого входит. Часть акций Сбербанка (около 35–45%), в свою очередь, принадлежит американцам и британцам, которые развязали против РФ холодную войну23. Также Греф отличился активностью по втаскиванию России во Всемирную торговую организацию.

Бывший главный редактор журнала «Искусство кино» Д.Б. Дондурей однажды пожаловался, что население пока недостаточно зомбировано и телевидение — к его, Дондурея, сожалению — вынуждено считаться с массовыми настроениями. А. Тарасов пишет: «Наше телевидение начало своего государства начиная с 90-х годов и до сегодняшнего дня интерпретирует как морально ущербное и катастрофическое. Страна, которая возникла после событий августа 1991 года, или после роспуска СССР, или после введения новых экономических отношений в январе 92-го, воспринимает свою историю как аморальную, неправильную, подозрительную. На экономику, включая путинскую эру, на собственность, на крупный капитал, на отношение государственной собственности к частной у большинства населения с помощью телевидения сформирован взгляд как на морально подозрительные, ущербные. Это очень серьезная драма, которая еще даже не ставилась в нашей стране»24. А что здесь драматичного, если постсоветское либеральное государство действительно катастрофичное? Как еще назвать государство, которое создало тотальное классовое расслоение, уничтожило промышленность, отдало ряд российских активов за рубеж и полностью легло под транснациональный бизнес, который стал рассматривать Россию как дойную корову? Драматично вовсе не отношение людей к либеральной экономике и политике как к ущербным. Драма — это предательско-позорный развал СССР и наступление в России эпохи либерализма. В среде более или менее рефлексивных людей принято считать телевизор средством избыточной манипуляции сознанием. Дондурей же полагает, что телевидение недостаточно манипулирует, не формирует «нужное» мировоззрение, да еще имеет наглость реагировать на настроения зрителей. А должно, видимо, не реагировать, а самым решительным образом вдалбливать идеологемы либерализма. Хотя либералы обычно прикрываются своей (конечно, ненастоящей) любовью к демократии, похожие утверждения не слишком согласуются с демократическими ценностями.

Многие факты указывают на то, что либеральные политики России, работающие в интересах транснационального бизнеса, ставят перед собой задачу сделать народ более управляемым, лояльным и пассивным, превратить его в глупую, не способную осмысливать социальные реалии массу. Для этого требуется воспитать потребителя-мещанина с крайне бедным внутренним миром, с ограниченным кругом интересов, безразличного к общественным проблемам, ориентированного только на личную выгоду, аполитичного, не имеющего волевых ресурсов для солидарности и консолидации и не способного на сопротивление власть имущим.

Конечно, есть необходимость обучать людей делать осознанный, рациональный выбор при покупке товаров и услуг, нести ответственность за этот выбор, отделять реальные потребности от фиктивных, защищать свои права перед производителем, эффективно противостоять манипуляциям со стороны производителей, обогащать знания о товарах и отделять качественный товар от некачественного. Только непонятно, почему некоторые авторы именуют все это потребительским образованием25, к которому также относят профилактику алкоголизма и наркомании. Если А. Фурсенко имел в виду все перечисленное, следует сказать, что образование, конечно, не должно ограничиваться этим. Однако экс-министр совсем не это предполагал, говоря об образовании потребителей.

Образование — та ценность, которая не должна быть единожды достигнута, а должна сопровождать развитие общества постоянно, ибо она и является условием его существования и развития. Реформы же привели образование к настолько деградирующему состоянию, что оно перестает производить даже квалифицированного потребителя, взращивая просто потребителя, наделенного сверхвысокими амбициями и ожиданиями и сверхограниченным кругозором. Воспеваемая Фурсенко и его идейными союзниками система образования далека от той системы, которая является инструментом действительного образовывания человека, повышения его рациональности и нравственности, средством противостояния различного рода манипуляциям. Будущий образованец — идеальный объект как коммерческой, так и политической рекламы, различных форм пропаганды и манипуляции. Он будет идеальным потребителем, покупающим то, что ему не требуется, берущим кредиты на ненужные вещи и не задумывающимся о том, как впоследствии будет погашать кредитные долги.

Поражает то равнодушие интеллигенции, с которым она принимает доктрину школьной реформы, которую изложил А. Фурсенко. Ведь если реформа школы в России дойдет по этой траектории до своего логического конца, то для интеллигенции места в новом обществе не останется в принципе: интеллигент и потребитель — два разных социокультурных типа. Неверно думать, что «завет» Фурсенко канул в историю вместе с самим министром. Ведь условия современного общества остаются до неприличия потребительскими и коммерциализированными, а реального поворота в образовательной политике пока не заметно.

Необходим переход от материально потребляющего образованца к материально и культурно творящему образованному человеку. Образование призвано интегрировать учащихся в мир творящей культуры, в культуру производства, а не потребления, которое некоторые авторы вполне справедливо рассматривают как болезнь26. Дело образования — создавать не просто квалифицированного специалиста, а интеллектуально и морально развитую личность. Ведь образование — это целенаправленная, институционально организованная деятельность по обучению и воспитанию в интересах личности и общества. Именно так — обучение и воспитание; без обеих этих составляющих образования как такового нет. В годы либерального реформирования серьезно пострадали как обучение, так и воспитание: первое стало слишком облегченным, менее интеллектуально насыщенным; второе вообще оказалось на обочине, поскольку реформаторы посчитали, что воспитательные функции для образовательных учреждений не слишком значимы.

Уровень требований к системе, которая формирует в человеке профессиональное мастерство, нравственность, широкий кругозор, эстетическое чувство, социальную ответственность, — вопрос жизни всего общества. Значит, для сохранения страны, для развития главного ресурса из всех возможных — человека — необходимо подвергнуть критическому пересмотру реализуемые реформы образования и сформулировать новую, контрреформационную стратегию.

Следует согласиться с высказываемой А.В. Бузгалиным идеей, что важнейшей задачей современности выступает не столько производство само по себе, сколько формирование человеческих качеств и их использование для создания феноменов культуры, инноваций в различных отраслях, средств производства27. Именно формирование человеческих качеств (посредством воспитания и обучения) автор назвал первым подразделением общественного воспроизводства, их использование для развития культуры и науки — вторым, создание с их помощью средств производства — третьим, а производство предметов потребления и услуг — четвертым. Таким образом, непосредственно на образование возлагается первейшая задача — формирование человеческих качеств, которые лежат в основе прогресса в других сферах жизни общества. Именно человеческие качества, создаваемые образованием (и культурой в самом широком смысле), — главный ресурс технологического, технического, управленческого, морально-нравственного, интеллектуального и иного развития.

Делая ставку на низкий уровень образования, власть решает свои тактические проблемы (ведь необразованными людьми управлять проще), но роет сама себе и обществу яму, если исходить из контекста стратегических проблем. Недостаток квалифицированных кадров в конечном итоге обернется крахом во всех структурах социального развития, и никакая модернизация не будет возможна. Очевидно, что дефицит квалификации усиливает различные риски, в том числе экологические, экономические, политические, техногенные, образовательные, ведь неквалифицированные преподаватели как будущие выходцы из реформированной школы — залог успеха в дальнейшем снижении качества образования.

Страна, не производящая интеллектуальных ресурсов, вынуждена будет приобретать их за границей. И покупать вечно не получится, поскольку деньги и другие ресурсы, которыми оплачиваются закупки, закончатся. Ведь без интеллектуальных ресурсов невозможно создавать другие ресурсы. Да и вряд ли зарубежные ученые согласятся работать в России за ту зарплату, которую получают наши преподаватели. К тому же в мире геополитической борьбы страны-соперницы не согласятся делиться учеными, разработками и технологиями. В таком случае страна обречет себя и свою инфраструктуру на упадок.

Наконец, трудно комментировать слова того, кто узрел в создании человека-творца порок, а в конституировании квалифицированного потребителя — благо. На наш взгляд, такое заявление требует не квалифицированного педагого-культурологического комментария, а квалифицированного психиатрического. Жаль, что советское образование отчаянно критикуют те, кто сами его некогда получали.

Как наука обогащает образование, так и образование обогащает научную деятельность. Они находятся в симбиотической связи: достойная наука рождает качественное образование, а хорошее образование позволяет науке развиваться и выполнять все социально необходимые функции. Наука и образование очень тесно связаны в своем взаимодействии. Л.С. Мамут пишет: «…научные исследования и вузовское преподавание — разные (но равнодостойные, одинаково востребуемые социумом) типы интеллектуально-творческой деятельности»28. Поэтому недостаток внимания к развитию науки выливается в недостаток внимания к развитию образования, равно как и наоборот. Оба эти недостатка характерны для нашего времени.

Невозможно снижать уровень образования, надеясь на импорт, как невозможно отказываться от самодостаточной науки (это наиболее активно делали наши правители в 90-е гг., это происходит и сейчас), утешая себя иллюзиями, что все необходимые научные разработки можно купить. Чтобы преподносить научное знание студентам, нужно самому его вырабатывать, обладать личным ресурсом, усваивать знание в процессе научной деятельности и непосредственного общения с коллегами; в ином случае преподаватель ничем не лучше учебника. Оторванный от занятий наукой преподаватель уже имеет пробел в своей квалификации.

Именно наука выполняет такие функции, как:

— открытие нового знания о мире и формулирование закономерностей функционирования природы, человека и общества;

— формирование строгого методологического мышления;

— обеспечение интеллектуализации общества и различных областей деятельности;

— духовное обогащение социума (создание культа обдумывания серьезных проблем мироздания);

— сохранение и преумножение творческого ресурса страны;

— формирование мировоззрения;

— сохранение себя как важнейшего элемента культуры;

— прогнозирование развития в различных сторонах социальной жизнедеятельности (в экономике, военном деле, технике, технологиях, культуре и т. д.);

— формулирование рекомендаций для наиболее успешного развития в разных сферах общественной жизни;

— улучшение системы управления обществом;

— укрепление обороны страны;

— укрепление экономической, промышленной, технологической безопасности общества;

— сохранение природы;

— создание инноваций во всех областях жизни и ускорение научно-технического и социокультурного прогресса;

— повышение престижа страны на мировой арене;

— содержательное и методологическое обогащение образовательной системы.

Конечно, список благ, создаваемых наукой, можно продолжить, но проблема не в составлении их наиболее полного перечня. Проблема в том, что государство, отвернувшись от поддержки образования и науки, рискует одновременно отвернуться практически от всех этих благ. 

1 Тарасов А. Молодежь как объект классового эксперимента. Статья 1. Классовый подход к образованию: знания — только богатым // Скепсис. URL: http://scepsis.net/library/id_110.html
2 Цит. по: Панфилова Т.В. Реформирование высшего образования в России: демократизация или бюрократизация? // Общественные науки и современность. 2010. № 4. С. 69.
3 Более подробное описание общества потребления см. в моих книгах: Ильин А.Н. Культура, стремящаяся в никуда: критический анализ потребительских тенденций. Монография / Науч. ред. Д.М. Федяев. Омск: Изд-во ОмГПУ, 2012. 266 с.; Ильин А.Н. Культура общества массового потребления: критическое осмысление. Монография. Омск: Изд-во ОмГПУ, 2014. 208 с.; Ильин А.Н. Наше потребительское настоящее. Монография. Омск: Изд-во ОмГПУ, 2016. 332 с.
4 Тарасов А. …посильнее «Фауста» Гёте! // Скепсис. URL: http://scepsis.net/library/id_3134.html#a30
5 Кагарлицкий Б.Ю. Марксизм: Введение в социальную и политическую теорию. Изд. 2-е, испр. и доп. М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2012. 320 с.
6 Векленко П.В. Философия как генератор критической мысли // Человек. Реальность. Культура: философия и философствование в современной культуре. VII Ореховские чтения: материалы Всерос. науч. конф., посвященной 50-летию кафедры философии Омского государственного педагогического университета (Омск, 12–13 ноября 2015 г.). Омск: Изд-во ОмГПУ, 2015. С. 14–15.
7 Цит. по: Демонтаж суверенитета // Аргументы недели. 2016. № 3 (494), 27 января. URL: http://argumenti.ru/society/n523/432461
8 Цит. по: Заседание Совета при Президенте по науке и образованию (стенограмма). URL: http://www.ras.ru/news/shownews.aspx?id=65b30553-da67-4b75-9368-e7e764562539#content
9 См.: Тарасов А. Назад, к неграмотной России? // Русское поле. URL: http://moloko.ruspole.info/node/641
10 Филипповская Т.В. Общество антагонистического знания: обоснование концепта // Научный вестник Уральской академии государственной службы: политология, экономика, социология, право. 2012. № 2(19). С. 270.
11 Об электронной культуре см.: Баева Л.В. Электронная культура: опыт философского анализа // Вопросы философии. 2013. № 5. С. 75–83.
12 Корнев В.В. Труд как означающее современной массовой культуры // Труд и социальные отношения. 2010. № 1. С. 30.
13 Жижек С. Почему мы все любим ненавидеть Хайдера? URL: http://www.ruthenia.ru/logos/kofr/2002/2001_06.htm; Zizek S. Welcome to the Desert of the Real. Reflections on WTC. Third version. URL: http://www.lacan.com/reflections.htm
14 Авилов В.И., Авилова С.Д. Энергобезопасность — приоритетная задача России // Век глобализации. 2013. № 2. С. 171.
15 Фриман А. Феномен творчества в эпоху интернета // Альтернативы. 2013. № 3(80). С. 11.
16 Жижек С. Размышления в красном цвете. М.: Европа, 2011. 476 с.
17 Арнольд В. Новый обскурантизм и российское просвещение // Скепсис. URL: http://scepsis.net/library/id_650.html
18 Маркузе Г. Критическая теория общества: Избранные работы по философии и социальной критике / Герберт Маркузе; пер. с англ. А.А. Юдина. М.: ACT: Астрель, 2011. 382, [2] с.
19 См.: Мухин Ю.И. Можно ли дать власть народу? URL: http://www.vedamost.info/2012/08/blog-post_7127.html
20 «Единая Россия» — либеральная «партия жуликов и воров». URL: https://www.youtube.com/watch?v=Fs2PZVW6utE
21 Кагарлицкий Б.Ю. Марксизм: Введение в социальную и политическую теорию. Изд. 2-е, испр. и доп. М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2012. С. 86.
22 Цит. по: Тарасов А. Анти-«Матрица», или «Борьба» бабла с ослом // Интелрос. URL: http://www.intelros.ru/subject/figures/aleksandr-tarasov/12117-anti-matrica-ili-borba-babla-s-oslom.html
23 См.: «Единая Россия» — либеральная «партия жуликов и воров». URL: https://www.youtube.com/watch?v=Fs2PZVW6utE; Делягин М. Сбербанк минимум на 1/3 принадлежит американцам и англичанам: его санкциями не ударят. URL: https://www.youtube.com/watch?v=gfk9u0KbhIQ
24 См.: Тарасов А. Ошибка Штирлица. Часть вторая. Манипуляция историей: актуальная тема. URL: http://hrono.ru/statii/2010/trsv2ge.php
25 См., напр.: Девиантность в обществе потребления: Коллективная монография / Под ред. Я.И. Гилинского и Т.В. Шипуновой. СПб.: Издательский дом «Алеф-Пресс», 2012. 464 с.
26 См., напр.: Ванн Д., Нэйлор Т., де Грааф Д. Потреблятство. Болезнь, угрожающая миру. Екатеринбург: Ультра.Культура, 2005. 392 с.; Кара-Мурза С.Г. Манипуляции продолжаются. Стратегия разрухи. М.: Алгоритм, 2011. 352 с.
27 См.: Бузгалин А.В. «Капитал»-XXI. Пролегомены // Альтернативы. 2016. № 2. URL: http://www.intelros.ru/readroom/alternativi/al2-2016/31057-kapital-xxi-prolegomeny.html; Бузгалин А.В. Россия: в поисках приоритетного развития // Развитие и экономика. 2012. № 3. С. 92–103.
28 Мамут Л.С. Наука и образование в современной юриспруденции // Общественные науки и современность. 2009. № 6. С. 129.

Ильин А.Н.

кандидат философских наук, доцент кафедры практической психологии Омского государственного педагогического университета

Сайт автора: http://ilinalexey.ru

6 комментариев: Вы думали, падение образования — неудача реформаторов? Да это так было задумано!

Декабрь 2024
Пн Вт Ср Чт Пт Сб Вс
 1
2345678
9101112131415
16171819202122
23242526272829
3031  

Архивы

Рейтинг@Mail.ru