Новое средневековье

Их не хватает даже на «новое средневековье»

Маятник качнулся. Закат капитализма не представляется дикой ересью на фоне экономического процветания и зрелища либеральной свободы. Свобода и процветание, правда, хорошо видны только на ширмах капиталистического общества в самых развитых странах, а в остальных нельзя даже говорить о постиндустриальном обществе, т.к. они ещё не успели войти в индустриальное. Зато камеры телевидения снимают именно красивые и ширмы и довольствуются потёмкинскими деревнями потребительского рая крупных мегаполисов. Но ширмы стоят меньше домов и потёмкинскую деревню, как известно, разобрали сразу после проезда Екатерины, а страшный картонный вокзал, который с показушным изуверством сделали в Треблинке, рухнул от первого намёка на приближение войск-освободителей.

Держаться за картинку общества потребления больше невозможно. Картинка не выдерживает навешенной на неё идеологической тяжести и обещаний «конца историй» и потребительского рая. Не один из глобальных вызовов не решается, максимальная степень социального вмешательства правящих олигархий – это затягивание решений проблем и перекладывание болезней на плечи потомков. Радость оттого, что худшие прогнозы «Римского клуба» не оправдались, тут же нивелируется новым букетом тотальных вызовов, о котором мирные участники «Римского клуба» ещё даже не подозревали.

Переход от динамичного капиталистического общества к статичным общественным отношениям настолько очевиден, что уже не отрицается ни кем кроме, может быть, самых неолиберальных ортодоксов. Название для регресса уже придумано – это «постиндустриальное общество». Идиотизм этого клише очевиден даже визуально, не называем же мы феодализм пострабским обществом, а капитализм – постфеодальным. Социальной критике правящей леволиберальной идеологии предпочитают более ёмкое и точное определение – «Нового средневековья». Критерий, по которому видно приближение к нему, последнее время очень ёмко в виде 13 тезисов высказал профессор А.В. Бузгалин.

Однако, всё не так просто? Повкалывав несколько сот лет на заводах и фабриках, нам и нашим семьям вновь придётся уйти в крепостную зависимость к феодалам и баринам? Или с другой стороны мы вновь осядем на землю, и возродим крестьянскую культуру, полностью отгородившись от ужасов мегаполисов с их тотальным доминированием и безграничной экологической экспансией? Средневековье ли нас ждёт. В конце концов, при возникновении капиталистических отношений все говорил именно о приходе новой Античности. Под знаком новой Античности прошло и Возрождение и Велика французская революции. Можно как угодно оценивать сегодняшнее общество, но никто никогда не подумал называть его античным.

«Новое средневековье» – это было бы слишком просто и ясно. Но чтобы не быть голословным, выставлю тезисы на тезисы, и на 13 тезисов прихода нового феодализма, та же чёртова дюжина, что этого не будет.

Итак, первый блок – общественно-политический:

1. Глобализация.

Средневековье принимало глобализацию только в духовной сфере и то у каждой средневековой цивилизации была своя глобальная духовная идея. В общественном же плане всё Средневековье прошло под строго противоположной тенденцией локализации. Появление абсолютистских режимов означало закат Средневековья, и единые императоры своим земным всевластием ставили крест на средневековых ценностях. Кратковременные империи раннего Средневековья, будь то королевство Франков при Карле Великом или Арабский халифат. Эту систему не нарушают, поскольку их роль, в основном, сводилась к прививке общих культурных и духовных ценностей на большое пространство, а политически они распадались практически сразу после смерти своего создателя-лидера.

Тенденция нового общества прямо противоположная. Глобализация духовных ценностей интересует его в последнюю очередь, просто в виду вымывания таких ценностей, а политическая глобализация поставлена во главу угла и стремится к всеобщему и всемирному охвату независимо от государственных границ и культурных особенностей. Средневековье проникновение общественных институтов и ценностей могло происходить только путём уничтожения последних (зороастрийцы в Иране, иудеи в Испании и т.д.). Это была крайне жестокая практика, однако она вынужденно консолидировала малые общества, полностью консервируя их ценность. Сейчас подчинение идёт, не спрашивая у людей об их ценностных ориентирах, даже с целью ликвидации последних. Культурные различия теряются сами собой и быстрее, чем в Средневековье. Деградация оказывается более действенной, чем уничтожение. Глобализация сильнее локализации, а мягкая власть лучше обеспечивает всемирное единство, чем жёсткий вассалитет с опорой на глобальные духовные ценности.

2. Централизация.

Классическая ситуация Средневековья: житель деревни понимает язык соседней области, но через область уже понимает с трудом, а через две речь становится ему абсолютно непонятной. Литературный язык латынь в Европе или классический арабский на Ближнем Востоке знали только узкий слой элиты. Национальный язык отсутствует как факт, языковая ситуация напоминает сегодняшнее положение в Папуа-Новой Гвинее, где такая же система языковой шахматной доски и невозможно выделить основной язык и диалекты. Соответственно сведения друг о друге распределяются именно по такому же принципу – исключительно горизонтально, на уровне контакта с соседями, без какой-либо централизации. Средневековые центры и города представляют собой закрытые сообщества, сознательно не пускающие в себя никого лишнего. Странники-пилигримы – это носители религиозного сознания, которое скорее способствует распространению религиозных идей и мифов, а не реальных знаний о других землях. Другая категория странников – торговцы не подверженная религиозной экзальтации, но сознательно скрывали сведения о других странах из соображений конкуренции.

В наступающем обществе централизм оказывается общественным стержнем, диктующим жизнь даже в самых отдалённых населённых пунктах. Новости СМИ буквально забиты сообщениями из мегаполисов, включая чисто бытовых и откровенно развлекательных. В результате житель небольшого города знает лучше, что происходит в Москве, Нью-Йорке и т.д., чем в соседней области. Более того, горизонтальные связи специально обрываются ради абсолютной монополии отношения мегаполис и обслуживающая его вся остальная территория. Сейчас из Москвы в Америку звонить дешевле, чем в соседнюю республику СНГ. Билет на самолёт в Европу, оказывается, покупать более выгодно, чем билет в российский Дальний Восток или Сибирь. Количество туристов, отправляющихся в зарубежные туристические центры, несравнимо превышает количество людей, приезжающих в российскую глубинку и т.д. Причём это не только российская ситуация, сознательный разрыв горизонтальных связей ради установления монополии отношений центр-периферия становится одним их показателей нового общества.

3. Основные материальные ценности.

Экономика средневекового общества исключительна монетарна. Но это не монетаризм торговли, это монетаризм накопления. Повсеместно в Средние века богатство подсчитывается в золоте, серебре, драг. камнях, производных от этого ювелирных изделий и владении участками земли. Все остальные критерии богатства временны и не надёжны, даже фетиш Средневековья – еда и вино в случае их переизбытка превращается в бедствие, поскольку нет технологий хранения, а цены на рынках падают до неприемлемых величин. Средневековое богатство – богатство накопительства, рассматриваемое буквально. Какие либо виртуальные критерии роскоши не принимаются. Нематериальные ценности в Средние века – это синоним духовных ценностей, что не относимо к экономике.

О таком ортодоксальном монетаризме сейчас только говорят последователи Хайека и Фридмана, и то очень тихо, поскольку их взгляды никак не совпадают с реальностью. Экономическое богатство давно ушло под реальные оценки и в основном вертится на основе спекулятивных величин. Полубандитская поговорка в России 90-х годов - «Понты – дороже денег» - очень чётко характеризует критерий богатства в возникающих социальных отношениях. Степень влияния более значима, чем обладание конкретными материальными ценностями, в том числе деньгами, причём значимость имеется в виду именно экономическая, являющаяся синонимом богатства. Сейчас богатство – это не эквивалент роскоши, что осталось вторичным признаком, а признак влияния. Соответственно меры этого богатства становятся виртуальными спекулятивными величинами.

4. Принадлежность орудий труда.

Феодальная экономика уникальна в своей организации тем, что оставляла работникам орудия труда в их полную собственность. Она могла отнять предмет труда (землю, зерно), делать бесправным самого работника, облагать его немыслимыми трудовыми обязанностями, но на соху и плуг никто из феодалов особо не покушался. Даже более, во многом основная производственная единица в Средневековье крестьяне рассматривалась просто как продолжение своего орудия. Некий элемент приложения физической силы. Поэтому мужчина ценился несравнимо больше, а женщина не рассматривалась вообще, как лицо, обладающее производственным потенциалом.

Многие заметят, что сейчас орудия труда в лице компьютеров и предметы труда в виде информации могут также принадлежать работнику, но это в лучшем случае относительная принадлежность машины к работнику в мануфактуре. Да, работнику может принадлежать компьютер, но без единой сети Интернет его труд не имеет выхода, а единые информационно-технологические сети, как раз работникам не принадлежат, и никогда принадлежать не будут. Получается, что без объектов собственности информационных олигархий частный компьютер человека становится не более, чем пишущей машинкой. С другой стороны рынок информации, степень её востребованности и критерии распространения являются исключительной собственностью олигархий. И эта собственность сейчас выглядит абсолютной настолько, что даже слабые попытки её демониполизировать, встречают жёсткую и однозначную реакцию. Так называемое альтернативное медиа пространство по степени значимости напоминает альтернативные религиозные коммуны в Средние века и скорее выглядят интересными социальными проектами, не оказывающими серьёзное влияние на господство правящих олигархий.

Следующий блок культурно-идеологический:

5. Идейные ценности.

В отношении Средневековья обычно говорят не об идейных, а о духовных ценностях, которые лежали в основе всего мировоззрения того времени. Жители Средних веков не разменивались по пустякам, предпочитая крайности. Очевидно, что постоянное маргинальное состояние общества готового впасть то в голод, то в эпидемию, то в нескончаемые войны, провоцирующие и первое, и второе, подталкивали людей к радикальному поиску удовлетворения в ином мире. Мир Средневекового человека настолько оказывался на краю, что апокалипсис представлялся желанной и близкой целью. Всё мирское априори подлежало уничтожению, как производное дьявола. Причём это подход не только народных низов, но и самой просвещённой части общества. Великий Боттичелли сжигает свои произведения, наслушавшись проповеди Савонаролы. Под лозунгом «сжигания сует» дамы уничтожают свои украшения, и выкидывают дорогостоящие наряды. Если мирской жизнью правит дьявол, то отдушина в духе, а дух только на небесах. Идейный спор Средневековья: застрял ли в дух в храмах, как островах благочестия или духовность священничества продалась вместе с индульгенцией.

А теперь представьте себе, что какая-нибудь «новая русская» Матрёна сжигает свои украшения? Да даже в пьяном угаре новоявленный месье не позволит себе купеческой удали сжигать деньги и придворный художник типа Шилова никогда не наслушается ни чьих проповедей кроме проповеди биржевого агента и представителя власти. А Церетели скорее разрушит все чужие скульптуры, чем сбросит пылинку со своих скромных ваяний. Их творения живые деньги, деньги мерила удовольствий, удовольствие даёт наслаждение. Именно наслаждение становится главным фетишем современного общества, радикально отличая его от Средневековья. Даже если ты не обладаешь сколько-нибудь значительным богатством, тебе доступны наслаждения от целого, значит, ты причастен к основной ценности имеющейся цивилизации. Всё Средневековье боролось с наслаждением, теперь наслаждение борется с нами.

6. Характер проникновения идей.

Такое ощущение, что в Средние века церковная кафедра выплеснулась на улицу. Проповедь сменяет проповедью, и странствующие адепты создают основное медийное пространство Средневековья. Для предотвращения крупнейшей ереси Катаров Ватикан посылает помимо войска своего лучшего проповедника, и значимость его проповедей была, чуть ли не больше, чем крестовый поход против ереси. В самих знаменитых крестовых походах момент проповедческий абсолютно довлеет над военным. «Поход детей» вообще пик средневековой духовности. Как известно, общество бранило тех родителей, которые отказывались отдавать своих чад в поход на верную гибель. Даже неминуемая смерть этих детей приобретает характер проповеди, но уже проповеди народной в виде знаменитой средневековой легенды о крысолове, уводящем детей под воду из-за неуплаченного вознаграждения за работу. Идеи доминируют над военно-политической значимостью. Когда Сарацины предлагают предмет чаяния всех крестоносцев Иерусалим с гробом господнем, то последние отказываются, потому что их дух не позволяет идти на сделку с Сарацинами.

А теперь попробуйте представить, что американцы в Ирак посылают не столько войска, сколько проповедников и духовных пастырей? Или отказываются от контроля над нефтью из-за того, что нельзя договариваться с покровителями террористов? Само предположение о таком выглядит смешным. Проповеди исчезли даже из церкви и заменяются на сектантские растяжки «Что за Бога мы имеем?» Проводник идей новой цивилизации – это развлечения и все идущие войны рассматриваются как новомодные милитаристские развлечения. Теперь ценности в голову вбиваются не проповедниками, а рекламой и от людей не требуется экстатического порыва для их принятия, а наоборот полного расслабления для «сваривания» в соку развлекательного потребления.

7. Оппозиционные ценности.

В Средневековой морали всегда была очень жёсткая и непримиримая позиция с инородной культурой. Война между ними велась не на жизнь, а на смерть многие века. Если церкви, власти и господствующим ценностям удалось срубить верхушку язычества, то корни и побеги никуда не девались. Запретное, личностное, телесное, материальное постоянно пробивалось через народные обряды. Слабый компромисс в виде «натягивания» религиозных праздников на дни языческих гульбищ выглядело не более чем приемлемым компромиссом. Стоило отойти на 5 километров от храма, как церковные песнопения становились не слышны, колокола молкли, и в свои права вступал природно-календарный цикл, требующий соблюдения отнюдь не спекулятивных, а материальных правил. Народная культура начала хиреть, замирать и бальзамироваться с началом умирания высокой рыцарской будуарной культуры. Так тень высыхает вместе со своим престарелым хозяином.

А теперь вспомните, что вы знаете из народной культуры кроме пары похабных частушек и наступления, так сказать, фольклорного ансамбля, стучащего опереточными каблуками по эстрадным подмосткам? Раньше такого вопроса не возникало, и прелаты веры были вынуждены уходить из мира, чтобы очистить себя от знаний народного фольклора и народных ценностей. Именно последнее и называлось мирским. Ну, неужели новое общество не имеет своей антитезы. Безусловно, имеет, но песочные часы перевернулись и теперь идейной альтернативой возникающей цивилизации становится фундаментализм. Причём фундаментализм понимается не только религиозный. Он на виду, как самый радикальный и заметный. Фундаментальная наука, фундаментальная классическая культура, фундаментальные ценности – это прямые бастионы противостояния, господствующих взглядов. И чем больше будет проявляться новые отношения, тем чётче станут видны бастионы фундаментализма. Также, как и в Средневековье попытки примирения фундаментальных ценностей и потребительской культуры выглядят надуманными и только спасают на время от прямого конфликта. Эти два полюса будут бороться друг с другом вечно, пока не погибнут вместе с обществом, которое они раздирают на части.

Третий блок: национально-исторический:

8. Экспансия и закрытость.

Общество в Средние века – это общество одного двора, которое может быть расширено до одного города или одной области, но никак не больше. Выход за пределы этого круга не то что порицается, а считается отягчающим преступлением. Это отход от системы традиционных ценностей, отход от того мира, который даёт фундамент бытия и защиту каждому. Такой подход повсеместен, вспомните знаменитый фильм Куросавы - «Тень война», где красной нитью проходит мысль, что «гора непобедима, пока стоит на месте». Как только правитель выводит войска за пределы своих земель, он терпит сокрушительно поражение. Единственное, что давало силы оторваться от привычного круга бытия – это религиозный упадок. Этот стимул давал силы, как на индивидуальном уровне пилигримов, так и для целых общественных движений (основание Халифата, крестоносцы). Соответственно каждое путешествие превращалось в подвиг и окрашивалось в призме мистического религиозного опыта. Пусть даже оно и сопровождалось вполне реальными захватническими порывами. Все остальные, кто, связал свою судьбу со значительными перемещениями, рассматривались как маргиналы. Будь то маргиналы социальные (разбойники, странствующие студенты), так и маргиналы национальные (скандинавы, монголы, венгры в раннее средневековье). Пусть даже последние и покорялись огромные, более цивилизованные территории. Даже странствующие торговцы, к которым испытывали естественную материальную зависть, в социальном статусе были ущемлены и ощущали на себе полупрезрительное отношение общества.

Экспансия – бог нового общества. В отличие от классического капитализма она реже проявляется в прямой форме. Только когда это очень нужно, диктуется необходимость контролировать ресурсы. В первую очередь нефть (Ирак, Сомали). Прямая экспансия, как и поддержание колониальных режимов, дорого, вызывает прямое недовольство местных жителей и опасность своевольничья местных начальников. Современное общество держится на основе «soft Power» («мягкой власти»), правда, держит эта «мягкая власть» намного жёстче любой диктатуры. Мягкой экспансии сложнее сопротивляться, потому что она проводится чужими руками на расстоянии. Удобство отдалённой экспансии выявилось ещё во времена колонизаторов, когда народы-метрополии вообще никак не страдали от колониальных войн, оставляя минимальный риск своим подготовленным армиям. Теперь не рискует даже армия, потому что экспансия проводится через деньги, массовую информацию, вдалбливая единые ценности, местную власть и полную экономическую зависимость от остального мира. Экспансия – процесс постоянный, не связанный с каким-либо порывом и тем более религиозным экстазом. В отличие от средневекового общества, современное рушится наоборот не от направленности во вне, а в случае замыкания в самом себе. Чтобы постиндустриальный мир существовал, он должен проводить перманентную экспансию, выкачивая ресурсы у других и реализуя, собственные политические и социальные потенции.

9. Критерий идентификации.

Основная ценность феодализма – земля и люди привязаны к земле не мене, чем деревья. Соответственно, каждый ценен своими корнями, т.е. происхождением, родом в самом тесным кровном понятии. Нации не играют существенного роли, сосед совершенно других кровей оказывается ближе, чем человек одной национальности, проживающий далеко от места жительства. Средневековье переполнено примерами межнациональных государств. Крупнейшие державы феодальных времён (Византия, Великое княжество Литовское, Священная Римская Империя, монгольские Орды) абсолютно не имеют национального стержня. Когда российские учёный устраиваю совершенно идиотский спор, каких кровей были приглашённые князья, они не обращают внимания, что звать этих князей приходили представители восточнославянских и восточнофинских племён, совершенно различных и по язык, и по происхождению. Средневековая идентификация исходит из земли, а не нации. Мы лотарингцы, мы эльзасцы, мы провансальцы, а не мы французы. Мы суздальцы, владимирцы, новгородцы, а не мы русские. Самое чёткое определение средневекового жителя – здешний, понимающий язык обычай, имеющий здесь родственников и соответственно защиту своего рода. Религиозная идентификация существенна, но только в момент острых религиозных конфликтов. Средневековое общество экстатично, но в вопросе веры настолько плотно переплетется с бытовой языческой обрядностью, что официальная религиозность тонет в необходимости соблюдения норм календарно-природного цикла.

В буржуазном обществе всё решала нация. Француз или англичанин, пусть даже родившийся в колонии, оставался представителем колониальной державы, а не туземцем. Буры, потомки голландцев в Южной Африке, считали себя уже коренными жителями страны, но не при каких обстоятельствах не смешивались с чёрными африканцами. Религия отходила на второй план и религиозные предпочтения могли разделять американцем, немцев, украинцев, корейцев и японцев на сколько угодно частей, что не мешало чувствовать им национального уединения. В современном обществе вопрос нации часто является вопросом выбора, но от этого он не остался более жёстким. Причём выбор национальности не есть результат прогресса наиболее развитых стран, а часто продукт суровой необходимости. Во время грузино-осетинской войны один брат мог себя идентифицировать, как осетин, второй как грузин и фанатично воевать друг с другом. В наиболее острых конфликтах национальность есть момент вызова и выбора противостоящей стороны. Вспомните хотя бы конфликты в Югославии или бесконечную войну в Курдыстане. Происхождение уже не важно, религия идёи как дополнение к национальности, там, где это играет существенную роль. Постиндустриальное общество свободу выбора национальности, но эта свобода означает жёсткое самоопределение в конфликте или хотя бы в своём месте под солнцем.

10. Концентрация власти.

Вопрос власти в Средние века – каноничен и освящён, аристократия – символ благородства, рыцарство из военных наёмников превращается в синоним слияния лучших человеческих черт. Переход из одного класса в другой невозможен или только по высочайшему повелению правителя, держащему в своих руках высшую сакральную власть. Власть сакрализована и покушение на неё носит характер святотатства. Сосредоточение власти происходит необязательно в одних руках, но оно монопольно именно в плане принятой концепции власти. Даже если у правителя не осталось никаких полномочий кроме ритуальных функций, эти ритуальные функции всячески демонстрируются и афишируются. Власть самый заметный политический институт в Средние века. Сравнится с ней может только церковь, но церковь выходит за пределы политики, теряя свои купола в бескрайних границах духовных занебесных полей. Власть не залезает так далеко, чтобы в любой момент своей рукой достать подданных и напомнить о собственном всесилии. Основное идейное стремление средневековья соединить духовные и светские купола власти. Создать господствующую аристократия духа. Монашеские ордера и софийские братства, самурайские кланы и рыцарские знамёна. Каждая из этих привилегированных групп обязательно создаёт свой кодекс чести, действующий сильнее общегосударственных законов. Понятие честь наполняется неслыханным содержанием и доминирует над всем образом жизни. То, что все эти благородные классы всегда являются социальными паразитами в расчет естественно не принимается, т.к. паразитство даёт возможность им быть благородными.

Современная аристократия духа в лице интеллектуалов напоминает старых загнанных зубров, выставивших рога, чтобы спасти себя от неминуемого вымирания. Также как у беловежских зубров, у них возникают проблемы взаимного перекрещивания, только вместо кровосмешения происходит смешение идей всё боле и более удаляющихся от нужд общества и от всяческого понимания. Реальная власть не отягощает себя словами чести, доблести и благородства и прочими радужными клише. Она откровеннее, и собственный паразитизм не скрывает от общества, давая последнему возможность даже посмеяться над собой, но власть в постиндустриальной среде не спешит выдавать себя. Если в Средневековье за слабым правителем были видны кукловоды аристократы, то сейчас кукловоды олигархи спрятаны настолько в тени, что их случайная демонстрация равносильна их трагедии и потери степени влияния. Источник власти не сакрализируется, но при этом вводятся в абсолют властные рычаги. Владение ресурсами, информацией, рынками сбыта. Нынешняя власть не мене оторвана от общества, вместо занебесных тронов она предпочитает отчаливать от нас на роскошных яхтах. Это показательно, мы не видим её каждый день, не находимся в блеске её величия, но при этом всё сильнее зависим от её рычагов.

11. Оправдание власти.

В Средние века идея власти была сильнее самой власти, особенно на раннем Средневековье постепенно это положение сходило на нет. В самых ранних страницах «тёмных веков» фигура правителя была настолько сакральна, что могла подвергаться ритуальному убийству или ритуальной замене, что для властной идеи одно и тоже. Реальными правителями становились полководцы, которые в очень скором времени подпадали под свет лучей божественности. Даже восстания не посягали на сакральную функцию власти. Одно из крупнейших восстаний в Китае, и это привело только к появлению новой династии. Идея фикс любого феодального восстания, что власть нарушила принцип преемственности, на троне самозванцы и следовательно надо восстановить божественный порядок. Необходимость легитимации власти истинных самозванцев приводило к экстраординарным поступкам. В том же Китае, крупнейшие морские походы и географические открытия делались ради того, чтобы захватившего трон императора признало как можно больше земель и местных князьков, пусть даже и не представляющих где находится этот Китай. Благодарность подданных властитель завоёвывал тоже экстраординарными поступками свойственными, если уже не богам, то божественным героям. Это могла быть, многократно подчёркнутая в дифирамбах, храбрость на поле боя, царская милость или наоборот беспощадность. Даже когда аристократия реально забирала власть, правитель только по формуле был «первый среди равных», в реальности это подразумевалось как «первый среди лучших». Ибо тогда сакральная власть распределялась среди многих лучших, которые всячески отделяли себя от народа.

Идеологи буржуазии открыли идеологему, перевернувшую концепцию власти. Божественность потеряла всякий смысл. Дух ушёл в сферу морали, а власть возникла благодаря естественному порядку. Игры с естественностью и приближение к природе постепенно из прогрессивной борьбы с прошлым перешли к крайности и превратились с социал-дарвинизм, когда у власти перестала скрываться звериная сущность. Потребовалась реализация естественности власти и насилия в фашистской практике, чтобы современное общество отказалось от схемы опускания человеческих отношений до уровня природы. Но поворота обратно к сакральному как не было, так и нет. Теперь власть – это действительно первый среди равных, при этом первый не обязательно лучший, он может быть и худшим. Роль правителя определяется не божественностью наследства или его личными качествами, а умением подстраиваться под интересы общества здесь и сейчас и отвечать требованиям тех, кому реально интересна власть. Естественный порядок заменён на естественную борьбу монополий и олигархов. Современная концепция власти – это вершина айсберга этой борьбы. Как всякая вершина – он красива и величественна, но сама по себе никуда не плывёт, реально большая часть айсберга управляет всеми властными пиками.

Чёртова дюжина различий определена, и возникает вопрос, зачем вам всё это? С такой же лёгкостью мы могли найти различия современного общества от древнего или даже первобытного уклада, но определение необходимо, хотя бы для поиска путей сопротивления и ухода от неизбежности подчинения. И это диктует необходимость поиска различий. При феодализме трудами многих в разных временах и странах были найдены пути поиска свободы. Феодальное общество было жесткое, очень часто ставило людей на грань жизни и смерти, но оно не было всеконтрольным. Уход из него мешал стабильности, не давал свободу. Уходить сейчас особо некуда, это могут быть индивидуальные прорывы, но никаких коллективных автономно существующих общин. Само их существование подрывает основы монополии системы, даже если они никого не трогают, как например, община духоборов в Канаде.

Феодализм давал возможность для локализации, достаточно было огородиться городом Калугой, чтобы получить свободу для его граждан, а то и замахнутся на соблюдение принципов справедливости и равенства (как например в Мюнстерской коммуне 1553-1555гг.). Локализация сейчас невозможна. В современном обществе все те, кто не в мейнстриме, смываются волной. В отличии от феодализма оно не застойно и следовательно не даёт возможность для существования отдельных островков справедливости.

В Средние века был шанс добиться равноправия, благодаря автономным проектам. И автономные ремесленные образования жили самостоятельной жизнью, защищая всех своих членов. По только им принятым правилам. Во внутреннюю жизнь крестьянских общин особо никто не вмешивался, главное чтобы только выполняли наложенные обязательствами, и платили подати. Сегодняшний т.н. третий сектор – мир некоммерческих организации отнюдь не автономен. Он жёстко вписан в систему как инструмент влияния и используется теми же властными кругами для контроля над обществом и смягчением противостояния.

Особенность сегодняшней ситуации в том, что невозможность локальных очагов сопротивления, вынуждает к расширению, как тематики, так и его географии. При этом, позитивные проекты, т.е. направленные на действительно появление отношений, не совпадающих с ценностями сегодняшнего мира, происходит как можно более незаметно, сознательно не афишируя себя. Получается уникальная ситуация, когда максимально громкое разрекламированное сопротивление сочетается со столь же максимально закрытым негде не высветляемыми позитивными действиями. Эта ситуация вынужденная, диктуемая именно новым обществом, столь неудачно названным постиндустриальным. Локальные протестные настроения никому не интересны и подавляются на корню, если они не имею глобально поддержки. С другой стороны всяческие попытки создания автономных структур сразу бывают жёстко подавляемы, как только они заявляют о своей серьёзности, альтернативности, организованности. Постиндустриальное общество рождает внутри себя сеть автономных ячеек, не спешащих заявлять о себе, для которых любые столкновения с системой – это только внешне видимый край их деятельности. И новые ценности рождаются именно внутри этих сетей, а отнюдь не в культурных протестах против монстров «нового средневековья».

Прислано по электронной почте в неподписанном виде (адрес автора администрации сайта известен)

Комментарий сайта: поближе бы познакомиться с сетями, рождающими новые ценности!

Выскажите ваше мнение на форуме!