ДВЕ
КОНЦЕПЦИИ СПРАВЕДЛИВОСТИ
В.М.
Алпатов
Сейчас у нас и на
официальном уровне, и в большинстве СМИ установилось
отношение к советскому периоду истории, принятое уже
давно на Западе, особенно с начала «холодной войны».
Согласно ему, 74 «тоталитарных» года российской истории
– отход от мирового развития, регресс и средоточие зла
(как и 12 лет германской истории). Эти годы
рассматриваются как единое целое, а различия внутри 74
лет, если и учитываются, то только с точки зрения
приближения к западным стандартам или отдалению от них
(«оттепели», «заморозки», «перестройка»). Но весь период
с 1917 по 1953 гг. рассматривается как единое целое,
поскольку эпохи Ленина и Сталина равно непонятны и
неприятны для западного либерального сознания. Впрочем,
иная точка зрения была у западных левых интеллектуалов,
почитавших Ленина и ненавидевших Сталина (как наши
«шестидесятники»), но с 70-х и особенно с 80-х гг. эта
традиция стала ослабевать и на Западе (где, однако, не
исчезла, я знаком с такими людьми), и особенно у нас.
Либерализм пока господствует.
В чём всё-таки разница между
культурными и мировоззренческими традициями либерализма
и социализма (не социал-демократизма!)? Уже несколько
столетий в мире спорят две концепции справедливости
(говорю лишь о Западе и России; идеологии стран Востока
– сложная проблема, требующая особого разговора).
Точнее, их три, но одна из них («Терпи здесь, а в
загробной жизни восторжествует справедливость»),
исторически первичная и господствовавшая и у нас, и на
Западе не одно столетие, сейчас мало актуальна.
Первая из концепций ставит
вопрос о создании на Земле, а не в потустороннем мире
идеального общества, в котором будут жить
высоконравственные, благородные и творческие люди, где
не будет угнетения, а способности каждого человека будут
реализованы. Разумеется, все понимали, что реальные
общества далеки от этого идеала, кто-то, начиная от
Томаса Мора, ограничивался постановкой вопроса, другие
же предлагали те или иные пути движения к нему. Идеал и
пути движения могли пониматься по-разному; даже если
брать только Россию, то у Чернышевского, Бакунина,
Толстого, Ленина и, скажем, у братьев Стругацких в
60-70-е гг. всё было разное. Одни считали, что надо идти
от морали, другие, – что от экономики, одни мечтали об
идеальном государстве, у других государство вообще не
предполагалось. Но общим было представление о том, что
надо менять и общество, и человеческую природу, люди
должны быть творческими, моральными, очищенными от
пороков. Люди должны действовать сообща, изживая
индивидуализм. И пусть мы ещё не можем вести себя так,
как люди будущего, но в своей повседневной жизни мы
должны руководствоваться достаточно жёсткими моральными
требованиями (которым, правда, не всегда оказывалось
легко следовать в реальности).
Такие традиции не
были специфически русскими и в основном имели западные
корни, но они в разных своих модификациях были
свойственны русской интеллигенции
XIX
века, особенно разночинной интеллигенции.
Царский строй слишком явно был несовершенен, порядки в
передовых странах Запада оценивались выше, но речь не
шла только о копировании западного опыта: хотелось идти
дальше, к справедливому общественному строю, нигде ещё
не существовавшему. Идеи большевиков имели, конечно,
специфику, но стояли на прочном фундаменте. На Западе те
или иные варианты данной традиции мы видим и во время
Великой французской революции, и в Парижской коммуне, и
у ранних социал-демократов времён двух первых
Интернационалов, а позже в коммунистическом движении. У
нас традиция официально господствовала весь советский
период, на ней воспитывалось несколько поколений, хотя
чем дальше, тем больше реальная практика оказывалась
далёкой от провозглашаемых идеалов.
Соответствующий тип людей, к
которому принадлежали, например, многие наши учёные
(вовсе не обязательно коммунисты по взглядам и/или члены
партии), естествен и для дореволюционного, и для
советского общества во все его периоды (хотя с каждым
поколением он таял). Хочу обратить внимание читателей на
недавно вышедшую книгу о великом нашем математике
академике А.Н. Колмогорове, написанную его учеником
профессором В.М. Тихомировым. Книга не свободна от
привычных для нашего времени «демократических»
стереотипов, но в то же время она рисует облик человека,
всю свою долгую жизнь, почти целиком прошедшую в
советское время (1903-1987), успешно занимавшегося
любимым делом, находившегося в сфере высокой науки, но в
то же время общественно активного, боровшегося за
передовую науку. Как пишет автор книги, Колмогоров
отличался «оптимизмом, надеждой «на лучшее будущее»…, с
его верой в науку и человеческий разум»; «постоянно
устремлялся в светлое будущее, он готовил его и как бы
старался жить в нём». Идеалы советского общества
отражались в этом человеке, пусть он об этом скорее
всего и не думал.
А вот воспоминания ещё об
одном таком человеке, секретном академике А.А.
Расплетине, принадлежащие постороннему человеку, соседке
по квартире:
«Квартира коммунальная.
Шестой этаж. Население – 17 человек. Но жили дружно,
переносили все тяготы и невзгоды…. Помню, поздней осенью
в самом центре их квартиры вздулся потолок. Жена его,
Нина Фёдоровна, говорит: «Сходил бы посмотрел, в чём там
дело». Он был лёгок на подъём. Взобрался на плоскую
крышу, сориентировался, где центр комнаты. Пошёл туда….
Потолок под ним проваливается, он «вплывает» в комнату
и… остаётся в «подвешенном» состоянии: успел ухватиться
за балку потолочного перекрытия. Мы, конечно, детей по
соседям. Холодно. А он категорически отказался
«эвакуироваться». Луна периодически через полом в
потолке показывается, а он пододвинул кровать так, чтобы
видеть её. Надел шапку-ушанку. Улёгся. Закурил. И начал
напевать популярную в те годы песенку. Вот ведь какие
люди бывают. Вскоре после войны Сталинскую премию
получил. Жена говорит: «Дети подрастают, проси
квартиру». А он: «Ничего, потерпим, другие хуже живут».
По-моему, такие люди должны
вызывать восхищение, хотя современный «офисный планктон»
ни Расплетина, ни Колмогорова не поймёт, сочтёт в лучшем
случае чудаками. Кстати, несколько лет назад я заходил
на территорию института, некогда возглавлявшегося
Расплетиным. «Святая святых», внутренний двор института
нараспашку, разные отсеки заняты торговыми точками. В
советское время в официальной шкале ценностей наука
стояла выше торговли, хотя в жизни бывало и наоборот.
Теперь ценности приведены в соответствие с жизнью.
Иной взгляд на мир
развивался в англоязычных странах чуть ли не с
XVII
в., а теперь внедряется повсеместно.
Согласно ему, люди в основе порочны; разврат,
чревоугодие, лицемерие были, есть и будут всегда. А,
главное, человек будет всегда думать о себе,
индивидуализм и эгоизм не только неустраним, но и
чрезвычайно полезен, он служит стимулом всякого
развития. Но поскольку все эти эгоисты должны как-то
устанавливать отношения друг с другом, то нужны
регуляторы, чтобы разные эгоизмы не уничтожили друг
друга. Поначалу регулятором была религия, особенно страх
попасть в ад, потом в ад стали верить меньше, и главным
регулятором стали юридические отношения. Англия, где в
XVII
в. был достигнут компромисс между
аристократией и буржуазией (простые люди тогда в расчёт
не принимались), стала классической страной этой
традиции, вскоре распространившейся на США. Стремление
решать все конфликты не через человеческие отношения, а
через «мёртвую букву» закона, массовость и престижность
профессии юриста (чуть ли не у всех американских
президентов юридическое образование), - всё это вызывало
удивление и у советских людей, и, между прочим, у
японцев. Но в течение ХХ в., особенно второй его
половины, когда усиливались США и ослабевал СССР, данная
традиция распространилась и на континентальную Европу,
где и социал-демократия, в конце концов, в неё
вписалась.
Сейчас с ростом
производительных сил и уровня жизни в западных странах
такая идеология нашла адекватное выражение в культе
потребления и наслаждения. Престижное потребление
превращается в главную цель жизни. Из трёх главных
ипостасей человека (биологической, социальной и
духовной) на первый план выступает биологическая
(«основные инстинкты»), социальная сводится к
юридической сфере, а духовная упраздняется за
ненадобностью.
Советская культурная
парадигма основывалась на образе светлого будущего. Для
либеральной идеологии Запада не то, что его нет, но это
будущее – экстраполяция «светлого настоящего». Мы уже
достигли счастливой жизни, исходя из принципов
Конституции США, а будущее сводится (если отвлечься от
борьбы с «империями зла») к распространению нашего
«светлого настоящего» вширь (отсюда стремление
американцев научить, в том числе насильственным путём,
всяких иракцев и сербов демократии) и повышению качества
потребления, прежде всего, через научно-технический
прогресс. Из качеств, присущих А.Н. Колмогорову,
оптимизма и здесь много (хотя серьёзное западное
искусство не поддаётся этому оптимизму и очень мрачно),
вера в науку, безусловно, присутствует, но наука –
скорее вспомогательное средство для получения большего
наслаждения, а вера в разум дискредитирована и выглядит
устаревшей.
Конечно, люди типа
Колмогорова и Расплетина могут быть и на Западе.
Либеральная система ценностей всем оставляет право на
существование, включая «идейных» безработных, не
желающих трудиться, а наука, разумеется, занимает
определённое место в системе, довольно высокое, но
уступающее бизнесу. Один мой знакомый в 90-х гг.
доказывал мне, что во всём мире наука – занятие для
чудаков, только в «уродливом тоталитарном мире» её
ставили на неподобающее ей место, нормальный человек
должен заниматься более реальными делами, например, если
он владеет японским языком, - преподавать этот язык
бизнесменам. Взгляд несколько утрированный (что было
характерно для России тех лет), но в принципе отражающий
массовое мнение общества потребления, и общий процесс
идёт сюда. Советская власть, как к ней ни относиться,
иначе понимала роль науки.
У нас после 1991 г.
стандарты и стереотипы общества потребления обрушились
на страну с иными традициями, отчего приобрели оcобо
уродливые формы. А у нас всё и вроде бы так, и не так,
как на Западе. В.М. Тихомиров, характеризуя А.Н.
Колмогорова, пишет, что слова «на лучшее будущее» сейчас
невозможно не взять в кавычки. Кто-то у нас понимает
такое будущее по-западному, но людей, гордых своим
настоящим, у нас мало, а остальным не до лучшего
будущего, выжить бы в настоящем и не потерять того, что
есть.
Безусловно, в советское
время одним из самых очевидных недостатков был
несомненный разрыв между словами и делами, он
увеличивался со временем и стал одной из причин гибели
строя. Выводы, однако, при новом строе сделали из этого
своеобразные, но вполне вытекающие из либеральной
системы ценностей, о которой я говорил выше. Советские
начальники говорили о нравственности и развратничали,
говорили о бескорыстии и строили особняки, говорили о
честности и брали взятки. Но те, кто пришли им на смену,
не пытались привести своё поведение в соответствие с
моральными установлениями (до какой-то степени всё же
ограничивавшими аппетиты советских начальников), а,
наоборот, привели мораль в соответствие с практикой,
торговля стала престижнее науки. Пошли даже дальше
Запада: там признаны нормой разврат и стяжательство, но
не коррупция, поскольку она противоречит тамошним
юридическим нормам, у нас фактически узаконили, признав
естественной, и её.
Западный либерализм не
принимал ни советскую теорию, ни советскую практику, и
старался дискредитировать то и другое. К 70-80-м гг. он
особо был безжалостен к теории, к системе ценностей, к
стремлению (тогда во многом уже номинальному) воспитать
нового человека, а на практику смотрел иногда
снисходительно, раз вопреки всем лозунгам граждане СССР
всё более становились восприимчивы к потребительской
психологии. И СССР погубили не диссиденты (их к середине
80-х в стране почти не осталось) и не нарушения прав
человека, а массовое желание (в том числе «элиты»)
потреблять, как на Западе.
А «либеральная
интеллигенция», поднявшая голос в годы «перестройки»,
стала ещё более активно, чем западные идеологи,
дискредитировать ценности совершенствования человека и
общества, доказывая не только то, что либеральная
традиция – единственно верная, но и то, что других
традиций вообще никогда не существовало. Вот совсем
свежий пример. Журналист «Новой газеты» А. Минеев пишет,
комментируя речь Б. Обамы на праздновании 65-летия
высадки союзных войск в Нормандии (номер за 10 июня
2009): «Обама ухватил нюанс, который чаще всего
ускользает из дискуссий о [Второй мировой] войне:
русские сражались против оккупантов, американцы,
англичане, канадцы – за модель жизнеустройства». То
есть, по мнению журналиста (и, вероятно, президента)
модель жизнеустройства существует всего одна, а люди, не
просветлённые светом либеральных идей, могут воевать
лишь за самые простые цели, понятные западному
либеральному сознанию в отличие от диких для него целей
равенства и справедливого общества. Так в
XVI-XIX
вв. европейцы смотрели на
нехристианские народы.
И всё-таки цели
справедливости и совершенствования человеческой природы
живы. В том или ином виде они проявляются и в Латинской
Америке, и в Юго-Восточной Азии, иногда и в Европе,
например, у антиглобалистов. Не умерли, надеюсь, они и в
нашей стране.
Комментарий сайта: если мы
думаем о будущем - а мы с вами думаем, не так ли? - то
вопрос о справедливости остается ключевым. На одном из
недавних обсуждений в качестве перспективы была
принята такая "смыслосфера": Духовное выше
материального.
Общее выше личного.
Справедливость выше закона.
Будущее выше настоящего и прошлого.
Это напоминает попытку
антиглобалистов определить основные принципы в воззвании
"Прорвемся!". Однако
справедливость выше закона ими все-таки не
ставится. Обсуждение продолжается!