Мария Донченко

От заката через четверть часа

Роман

Всем, кто не предал,

посвящаю эту книгу.

Автор

а также

Это книга не только о настоящей дружбе и большой любви, но и о большой и настоящей подлости, а потому автор пользуется случаем, чтобы выразить свою признательность Сергею Удальцову за бесценный жизненный опыт, без которого написание этого произведения было бы невозможно.

Пролог

В воздухе пахло сиренью. Пахомов вышел из метро и направился в сторону Белорусского вокзала. Настроение у него было замечательное. В очереди в кассы дальнего следования стояло человека три, не больше.

– Девушка, мне до Калининграда, – сказал он, наклонившись к окошечку и протягивая документы в кассу. – На Пахомову на ближайшую пятницу и на Пахомова на тридцать первое число. – Он произнёс фамилии с упором на последний слог.

– Молодой человек, – ответила кассирша, – тридцать первого июня не бывает.

– Да? Ну тогда на тридцатое. На ребёнка четырёх лет отдельный билет не нужен?

– Не нужен.

Пахомов взял билеты и вышел на площадь.

Через несколько дней он провожал на перроне Женю с сыном к родителям, в Калининград. Сам он должен был приехать к ним после завершения всех дел на службе. Поезд отходил поздно, но было ещё светло. Женя стояла в дверях вагона с огромным букетом сирени в руках. Она хотела найти цветок с пятью лепестками, чтобы загадать желание, но так и не нашла. Пахомову почему-то особенно запомнилась в тот вечер эта сирень с пятью лепестками.

Поезд тронулся с места, а Пахомов ещё долго стоял на платформе, глядя вслед поезду Москва-Калининград, который, набирая скорость, мчался вслед заходящему солнцу, вслед уходящему дню, чтобы никогда его не догнать.

***

9 июня 2012 года, в целях противодействия террористической угрозе, в рамках международного сотрудничества в области борьбы с терроризмом, Генеральный секретарь НАТО подписал приказ о вводе международных сил на территорию Российской Федерации с нуля часов 10 июня, о чём был немедленно поставлен в известность Президент России. Через несколько часов Президент выступил с обращением к россиянам, в котором заявил о консолидации всего прогрессивного человечества в борьбе с международным терроризмом и выразил надежду, что антитеррористическая операция не будет омрачена эксцессами со стороны местного населения. В случае таких эксцессов, пообещал Президент, власти Российской Федерации совместно с союзниками примут самые решительные меры.

Книга первая

Глава первая

Эту новость Евстигней Пахомов узнал только на следующий день, когда включил телевизор и прослушал обращение Президента. Первой его реакцией был шок. Купив газету в ближайшем киоске, он снова и снова перечитывал первую страницу, и произошедшее не укладывалось в сознании.

Больше всего в сознании не укладывалось то, что никакого централизованного сопротивления организовано не будет.

Всю жизнь, в семье, в школе, в училище Пахомова учили, что его долг мужчины – защитить в случае опасности свою страну и свой народ.

Но случай наступил. По крайней мере, так думал Пахомов. А идти было некуда и не к кому.

Привычный ритм жизни нарушился сразу. Нарушился в том смысле, что теперь никто ни за что не отвечал. И когда в понедельник Евстигней не явился на службу, ему даже никто не позвонил. Никого это не интересовало.

В Москве первые американцы появились через несколько дней, но у себя в районе Пахомов их ещё не видел. Впрочем, он особо и не стремился, слоняясь по улицам без определённой цели. Больше всего его угнетала мысль, что он, взрослый двадцатидевятилетний мужчина, офицер, выслушавший за свою жизнь столько речей о чести и долге, ничем не мог помочь даже своей жене и сыну. Телефонной связи с Калининградом не было. Из газет Евстигней знал, что уже объявлено об отделении Калининградской области от России и воссоединении её с Германией, но, поскольку никто не организовывал каких-либо действий против сложившегося положения вещей, он и для себя не видел никакого чёткого плана.

Хотя отец Евстигнея был коммунистом и даже несколько раз в году ходил на митинги, сам он никогда не интересовался политикой, предпочитая жить исключительно в соответствии с собственными принципами. Ходил каждый день на службу, женился, растил сына.

Но теперь, казалось, всё потеряло смысл.

…Первого американца Пахомов увидел вечером, на улице, возле ресторана. Это был совершенно пьяный негр в форме лейтенанта. Негр был один. Он приставал к какой-то девчонке лет шестнадцати, чем-то похожей на его младшую сестру Ленку.

Пахомов сбил негра с ног одним ударом кулака. Противник был здоровый, будь он трезвый, схватка, наверное, сложилась бы не в пользу Евстигнея. Но он был пьян, и его погубила замедленная координация. Всё было кончено в несколько ударов и несколько десятков секунд.

– Чего стоишь? – крикнул Евстигней перепуганной девчонке. – Давай отсюда, чтоб через полминуты я тебя здесь не видел!

Девчонку как ветром сдуло. Убедившись, что негр не дышит, Евстигней осмотрел его карманы, вытащил документы и пистолет.

Он сильно сомневался, что ему для чего-нибудь пригодится удостоверение с фотографией негра, но пусть эту сволочь хотя бы не опознают.

А в воздухе всё так же опьяняюще пахло сиренью. Совсем как тогда, когда он провожал Женю с Игорем в Калининград.

Полторы недели назад.

В прошлой жизни.

…Евстигней вошёл в квартиру, не снимая обуви, прошёл на кухню. Отец сидел за столом. На столе стояла бутылка водки. Евстигней налил себе стакан и залпом опрокинул его.

– Батя, – сказал он, – я сегодня убил человека.

Тут он заметил ещё одну фигуру в глубине полутёмной кухни. На том конце стола сидел дядя Степан, как с детства называл его Евстигней, Степан Константинович Михеев, партийный товарищ отца. Степан Константинович жил в городе Павелецке, даже, кажется, где-то в пригородах, но часто ездил в Москву по делам и останавливался у Пахомовых.

– Женя не звонила? – спросил Евстигней.

Отец покачал головой. На несколько секунд повисло напряжённое молчание.

– Присаживайся к столу, сынок, – сказал наконец Пахомов-старший. – У нас тут мужской разговор будет…

            Евстигней сел к столу, взял из пачки сигарету. Долго не мог прикурить, дрожали пальцы. Говорил Михеев. Говорил он медленно, как будто подбирая слова, но смысл их доходил до Евстигнея, как в тумане. Никто не задал ему ни одного вопроса, и как ни странно, он воспринял это как должное. Он старался слушать Михеева, а перед глазами стояла то Женя с Игорем, то сегодняшняя девочка и убитый им человек.

            – Такие вот дела, товарищи, – сказал Степан Константинович, пуская дым кольцом из-под усов, и это слово, привычное в среде приятелей отца, сегодня впервые относилось и к нему, Евстигнею Пахомову. – Да что я вам рассказываю, обстановку сами знаете.

            – Но ведь не одни же мы!.. – вырвалось у Евстигнея почти помимо его воли, и этим «мы» он окончательно причислил себя к новой для него общности, которая рождалась здесь, на глазах, и ничего не сулила в грядущей неизвестности. Будущее было окутано мраком, но бездействие – смерти подобно. – Не может этого быть! Не одни же мы в своей стране!..

            – А это, сынок, уже от нас зависит, – ответил ему Филимон Андреевич.

            Евстигней сжал пальцами виски.

            – Да, понимаю. Мы и так потеряли уже восемь дней.

            – Ну почему же? Мы их не потеряли.

            Евстигней понял, что пока он бродил по городу и предавался депрессии, здесь шла работа. Шла помимо него. И, как будто чтобы оправдаться, он начал сбивчиво пересказывать сегодняшний случай. Никто не перебивал его.

            – Успокойся, Евстигней, – сказал Пахомов-старший, когда сын закончил свой рассказ, – прежде всего, успокойся. Нам теперь, в первую очередь, железные нервы понадобятся. Железные нервы и выдержка. Людей собирать надо, сынок, мужиков собирать, а это ох как непросто будет…

            Ночью он спал плохо, ворочался с боку на бок, просыпался и снова засыпал, но его преследовал один и тот же сон. Снилась Евстигнею громадная чёрная дыра. Она была огромна, росла и росла, надвигалась с запада и готова была поглотить всё на своём пути. Она засасывала его любимую женщину, с которой они прожили шесть лет, его маленького сына, засасывала узенькие улочки Калининграда, по которым они с Женей бродили, взявшись за руки, когда ещё не были женаты и он впервые приехал к ней в гости, по которым позже бегал маленький Игорь и впервые в жизни разбивал в кровь коленки. Она засасывала и его, Евстигнея, семью и дом, родителей, сестёр Настю и Лену, друзей, соседей, одноклассников, сослуживцев. Засасывала Москву и квартиру в пятиэтажке, где он прожил всю свою жизнь, школу, где он учился. Все радости и горести Евстигнея за двадцать девять лет его жизни, всё, что он любил, чёрная дыра готова была поглотить, сожрать и переварить. И некому было поставить заслон на пути этой громады, несущейся прямо на него.

            Значит, этим заслоном должен был стать капитан Российской армии Евстигней Пахомов.

            За утренними газетами Филимон Андреевич пошёл сам, поскольку Евстигней не смог внятно ответить, были ли свидетели убийства, и сможет ли его кто-нибудь опознать, если он появится на улице. В новостях о вчерашнем инциденте упоминалось вскользь. Говорилось, что неизвестными было совершено нападение на военнослужащего США, были это пособники террористов или просто распоясавшиеся хулиганы, неизвестно, но виновные понесут суровое наказание.

            Мать Евстигнея, Мария Александровна, если и не знала достоверно, что происходит в семье, то уж точно чувствовала сердцем. Прожив с мужем тридцать лет, она знала наверняка, что уж теперь-то он сидеть сложа руки не будет. Понимая, что мужа остановить невозможно, она попыталась уберечь от неминуемой опасности хотя бы сына, что, на её взгляд, было возможно сделать, ведь Евстигней, в отличие от отца, никогда не участвовал в политике и даже на выборы не ходил. Как могла, она успокаивала Евстигнея все эти дни. «Вот увидишь, всё утрясётся, и объявятся они, объявятся», – говорила она про Женю и внука. Но когда в квартире появился Михеев и мужчины заперлись на кухне втроём, Мария Александровна поняла, что дело серьёзно. Со слезами на глазах она упрашивала мужа «не втягивать ребёнка в опасные дела».

            – Оставь, Маша, – сказал ей Филимон Андреевич, – он не ребёнок, а взрослый мужчина и русский офицер. Мы, что ли, воевать будем?

            На этом тема была закрыта. Полночи просидела Мария Александровна у постели Евстигнея, думая о своём и изредка смахивая скупую слезу. Вырастила она троих детей, четыре года нянчила внука, а когда теперь доведётся его увидеть?..

            На Красную площадь Евстигней пришёл поздно вечером. Ему невыносимо было слышать разноязыкую речь, видеть солдат всех цветов кожи, в основном пьяных, которые фотографировались на фоне Кремля. Евстигней пришёл вечером, чтобы хотя бы не видеть в темноте их мерзкие лица, их битые бутылки. Он пришёл к Кремлю, но не нашёл здесь ни успокоения, ни благословения. И быстрым шагом двинулся к метро, чтобы успеть на последнюю электричку.

            Июньская ночь рассыпала над лесом крупные звёзды. Казалось, до них можно было дотронуться рукой. Стучали колёса последней электрички. Он стоял в тамбуре и курил. Как светлячок, плясал огонь на кончике сигареты. В вагоне было почти пусто. Поля и перелески проносились за окном. Земля как будто вымерла, остались только поля, поля, поля… И посреди этой пустоты – человек, вчера ещё потерянный на этой планете, а сегодня полный холодной решимости действовать.

            Евстигней сошёл на дальней станции и пошёл через лес по тропинке. Здесь, за городом, и дышалось, и думалось легко. Он ещё слышал гудок последней электрички на Москву. Да он и не собирался возвращаться домой сегодня.

            Через час он был в Калиновке. Деревня уже спала, только где-то во дворах гулко отозвались собаки, да завывал ветер под сводами полуразрушенной церкви. С потемневшего от времени изображения над церковными дверями сурово и строго смотрел на него лик святого, окружённый нимбом. Евстигней не знал, как его звали, но остановился перед полустёртым изображением. Образ смотрел прямо на него, первого и последнего в строю Земли русской. Наощупь отодвинув дверь, он оказался внутри. Эту церковь Евстигней излазил вдоль и поперёк ещё мальчишкой, днём и ночью, знал здесь каждый кирпич и каждую ступеньку, но сегодня всё равно ему было жутко. И тем не менее, он был рад, что приехал сюда, в Калиновку, к непотревоженным светлым воспоминаниям детства. Эхо разносило его шаги, хотя он старался ступать как можно тише.

            Постепенно глаза Евстигнея привыкли к темноте, и он смог различать очертания предметов. Он не считал, сколько времени стоял здесь, под куполом церкви, дышал глубоко и мерно, и к нему приходили спокойствие и уверенность. У него не было чёткого плана действий, только вера в свою правоту, и всё же правильно сделал, подумал он, что пришёл набраться моральных сил именно сюда.

            Евстигней вышел из церкви на сельское кладбище. Без труда нашёл могилу деда, умершего здесь несколько лет назад. Постоял, склонив голову, будто прося прощения за то, что допустил нашествие чёрной дыры, и обещая исправить непоправимый свой проступок. Память рисовала образ деда Андрея Евстигнеевича. Дед был высокий, крепкий старик, как все в их семье, бодрый до самой смерти, которая застала его восьмидесяти лет. Евстигней помнил его ещё полным сил, выглядевшим моложе своих лет. Дед поднимался до зари, много и упорно работал, и Евстигнея приучил не бегать от тяжёлого труда. Евстигней помнил, как привозил к деду Андрею только что родившегося правнука. При мысли о сыне у него снова засвербило в груди. Что сказал бы ему дед сейчас, будь он жив? Узнай он, что пришлые мерзавцы с запада ходят с оружием по его земле и устраивают оргии в его Москве? А что ты сделал для своей страны, Евстигней? Прикончил одного из них? Одного?..

            Площадь у бывшего сельского клуба давно заросла бурьяном в человеческий рост. По тропинке Евстигней подошёл к памятнику калиновцам, погибшим в годы Великой Отечественной войны. Бронзовая мать склонилась над бронзовым воином. Евстигней опустился на одно колено. На табличке из двадцати фамилий он и в темноте легко нашёл имя прадеда, Пахомова Евстигнея Петровича, погибшего на Курской дуге. Это в честь прадеда назвали его редким в наши дни русским именем, от которого ещё в школе веяло старинными преданиями.

            Бронзовая мать в тусклом свете звёзд сурово и молчаливо смотрела на Евстигнея. На ветру шелестели листья. «Простите меня», – произнёс Евстигней почти вслух, – «простите, что не уберёг».

            Он поднялся с колен, постоял ещё минуту у памятника и пошёл прочь. На востоке уже розовело небо. Евстигнея проводили нестройные голоса калиновских собак.

            «Как прощаться приезжал», – подумалось ему, но только на мгновение, – «Это уж как получится. Нет, не дождётесь. Мы ещё погуляем и споём. В Калиновке. Будет на нашей улице праздник».

            Пахомов шёл через лес и чувствовал, как на душе становится легче после прикосновения к дорогим местам. Он ощущал необыкновенный прилив сил, которых ему так не хватало все последние дни.

            Утром на вокзале Евстигнею показалось, что в толпе мелькнуло лицо Степана Константиновича. Он хотел окликнуть дядю Степана, но что-то остановило его, и он этого не сделал.

            …Пересаживаясь с электрички на дизель, с дизеля на электричку, стараясь не выделяться из толпы, ехал Степан Константинович Михеев из Москвы в Павелецк. Ехал с тяжёлыми мыслями. Верных людей было мало, оружия ещё меньше. В отличие от Филимона Андреевича, не было у него даже сына, которого мог бы он сделать своим соратником.

            В Павелецк Михеев приехал поздно вечером, когда последний автобус на Красногорск, где он жил, уже ушёл. Поразмыслив, стоит ли ловить попутную машину или заночевать в Павелецке, он решил зайти к старому товарищу и дождаться утра. К тому же, надо было много всего обсудить. Уже темнело. Михеев вскинул рюкзак на плечи, вышел с вокзала и зашагал кратчайшим путём к дому друга, где он рассчитывал быть не более чем через час.

            Двое в камуфляже возникли слева неожиданно. Их поведение напоминало пьяных, но алкоголем не пахло, и это насторожило Степана Константиновича. Он попытался оторваться от них, но их явно заинтересовало содержимое его рюкзака и карманов. Он понял это, даже не понимая их языка. «Обкуренные», – догадался Михеев, – «Так и есть, наркоманы». Он бросился к спасительным гаражам, за которыми он мог бы скрыться во дворах. Неизвестно, стали бы его там преследовать или нет, а если бы даже стали, ему, местному, уйти в этих дворах не составляло бы труда.

            – Stop! – крикнул один из них. Михеев резко дёрнулся вправо – до гаражей оставалось метров тридцать. Сзади ударила автоматная очередь, и он, будто споткнувшись, повалился на траву, раскинув руки. В последний раз увидел Степан Константинович над собой темнеющее летнее небо, загорающиеся в сумерках звёзды, стены домов и гаражей, и всё померкло перед его глазами.

Глава вторая

            Посёлок городского типа Красногорск Павелецкой области получил статус города лет десять тому назад. Собственно, фактически городом он был уже давно, но что-то не складывалось. К тому же, с Красногорском так и не было организовано регулярное пассажирское железнодорожное сообщение, хотя одноколейка подходила к основному предприятию города – заводу Красногорскхимпром. Тем не менее, многие жители по старой привычке до сих пор называли его «пэ-гэ-тэ Красногорск».

            По случаю присвоения долгожданного статуса были организованы народные гуляния. При большом скоплении народа на сцену вышла маленькая девочка с огромными белыми бантами в густых чёрных волосах, представилась «ученица второго класса «А» школы номер четыре Екатерина Михеева» и прочитала длинное стихотворение, а затем спела несколько песен местных авторов. На сцене она чувствовала себя как рыба в воде. Хотя это было первое в её жизни выступление на публику.

            Катя росла единственным ребёнком в семье, музыкальные и артистические способности у неё проявились рано, и родители не жалели средств на её образование. Помимо поселковой школы номер четыре, с того памятного дня – городской школы номер четыре, где, впрочем, училась она без энтузиазма, а поведением и вовсе не блистала, Катя окончила факультативный курс английского языка, единственную в Красногорске музыкальную школу по классу фортепиано (с отличием), вокальную и драматическую студии при местном доме культуры и курсы игры на гитаре. После окончания школы она подавала документы в несколько учебных заведений как в Павелецке, так и в Москве, но ни в одно так и не поступила. Год она работала в доме культуры, где её давно знали и ценили, участвовала в концертах местного уровня и готовилась к поступлению на следующий год.

            Но судьба распорядилась иначе.

            Никто не сообщил Кате и её матери о гибели отца и мужа. Потому что сообщить им об этом было некому. Уезжая в Москву, Степан Константинович даже не сообщил родным, куда, зачем и на какой срок он едет.

            Впервые в жизни Катю всерьёз задело недоверие отца. Её, конечно, никогда его дела не касались да и не интересовали, да и Степан Константинович, хотя и искренне радовался музыкальным успехам дочери, решительно ничего в этом не понимал. Но оккупация страны при молчаливом согласии правительства касалась всех.

            – Это всех касается, понимаешь, – на следующий день после отъезда Степана Константиновича трое бывших одноклассников, Володя, Валера и Катя, сидели на излюбленном месте на крыше школы номер четыре, которую закончили год назад. Поджав под себя ноги в потёртых джинсах, Катя крутила пальцами карандаш.

            – Возьми, покури, Михеева, – предложил ей Валера.

            Катя покачала головой.

            – Ты же знаешь, мне нельзя. У меня голос. Война войной, а концерты концертами. – Ему показалась странной мысль, что Михеева способна сейчас думать ещё о каких-то концертах. Хотя у неё всегда был ветер в голове. Но что-то безошибочно подсказывало Валерию Макушину, что именно её, Катю Михееву, звать сегодня на крышу стоило. Они трое дружили с первого класса, а такая дружба обычно не проходит даром, во всяком случае, даёт представление о людях. И хотя от Михеевой всегда можно было ожидать чего угодно, Макушин был уверен, что она не подведёт.

            Вечером того же дня Катя в тёмно-вишнёвом, под цвет её глаз, платье сидела в квартире бывшей одноклассницы Дины Колесовой. Они никогда не были подругами, бывали времена, когда откровенно враждовали, и Дина была немало удивлена такому визиту.

            – Понимаешь, у меня идея, – сказала Катя, отпивая маленький глоток портвейна из стакана. – Идея хорошая, по крайней мере, неплохая. И я решила обратиться к тебе.

            Дине было уже интересно, что ей, считавшей себя шикарной дамой со всеми задатками для высшего общества, по недомыслию судьбы прозябающей в этом Красногорске, могла предложить Катя. К тому же в последний год они не общались совсем, а тут на тебе – явилась, и собирается делиться какими-то мутными планами. Впрочем, чем чёрт не шутит, в наше время бывает всё.

            – У меня, можно сказать, проект. Я считаю, что из меня получится эстрадная певица. Причём не красногорского масштаба. И нужна твоя помощь.

            – Ты свихнулась. Нет, ты определенно свихнулась.

            Катя предвидела такую реакцию. Ей, впрочем, ещё самой было ещё не всё ясно, кроме того, что она лезет куда-то, куда лезть не надо. Именно такое чувство преследовало её сегодня с самого утра.

            – Ну это не важно. Мне нужна твоя помощь.

            – Какая помощь? – наглости Кате было, конечно, не занимать, но от таких заявлений опешила даже Дина, знавшая её десять лет.

            – Помоги мне найти спонсора.

            – Кого-кого?

            – Спонсора. С деньгами. Желательно американца.

– А где я тебе его возьму?

– Ну ты меня познакомь с несколькими, да хотя бы с одним познакомь, я же знаю, что ты уже завела знакомства. Ладно? – просила Катя. – Ты только познакомь, а я уже разберусь там.

– Это, конечно, можно, а почему ты сама не хочешь?

– Мне кажется, будет лучше, если это сделаешь ты.

– Хорошо. Только кто там с деньгами, кто нет, разбирайся уже сама.

            Так Катя попала в новую для себя среду. Она, пожалуй, сама не находила для себя логического объяснения, для чего ей понадобилась Дина. Наверное, так ей было проще. А может, и нет.

            И первым американцем, оказавшимся на её пути, был лейтенант Томас Дженкинс.

            Томас Дженкинс родился на окраине Майами, штат Флорида, около двадцати девяти лет назад. Мать его работала официанткой в баре. Отца он никогда не видел. Там же, на окраине Майами, прошло детство Томаса. Как только позволил возраст, он получил водительские права, работал таксистом, с машиной управлялся великолепно, и мать, и все его друзья были немало удивлены решением Томаса получить кредит для обучения в университете, да ещё по такой редкой специальности, как русский язык и литература. Ещё больше все были удивлены, когда получить кредит Томасу удалось, и он пошёл учиться, несмотря на мнение окружающих, что он не найдёт работу по специальности.

            Впрочем, если Томас Дженкинс что-либо решил, переубедить его было уже невозможно.

            …Он окончил университет, к концу обучения он уже бегло, без грамматических ошибок говорил по-русски. Как и предсказывала мать, работу по специальности он не нашёл, продолжал работать в родном городе таксистом. Этого хватало, чтобы жить, но было совершенно недостаточно, чтобы выплачивать дамокловым мечом висевший над ним кредит.

            Когда в их с матерью квартире раздался звонок из Антитеррористического центра, Томаса не было дома. К вечеру, когда он вернулся с работы, об этом звонке знала уже вся улица.

            Ему предложили командировку за рубеж, в какую страну – он ещё не знал, до конца сентября, с хорошей оплатой. И главное – это была возможность выплатить кредит.

            И он согласился.

            – Меня не будет до конца сентября, – говорил он, прощаясь, девушке по имени Элизабет.

            А с побережья дул тёплый февральский ветер.

            До конца сентября, Томас, до конца сентября…

***

            Настя Пахомова с каким-то бешеным остервенением мыла полы в квартире. Отец и брат курили на лестничной площадке и обсуждали какие-то вопросы, которые её, Насти, не касались. Единственное, что она мельком услышала из их разговора – что дядя Степан, наверное, уже добрался до Красногорска, и скоро стоит ждать от него вестей. Потом они вернулись на кухню, а она также зло и молча, как будто вопреки всем обстоятельствам, наводила порядок в квартире, потом взяла сумку, коротко попрощалась и вышла на улицу.

            Филимон Андреевич включил старенький телевизор, и вдруг во весь экран появилось красное лоснящееся лицо лысого лидера крупной оппозиционной партии, в которой состояли он и дядя Степан. Евстигней молча бросил удивлённый взгляд на отца – сам факт, что видного оппозиционера в такие дни допустили на телевидение, вызвал изумление и у самого Филимона Андреевича.

            – Сограждане, братья и сёстры, – начал свою речь лидер. Голос лидера был хорошо знаком Евстигнею, отец не пропускал ни одной передачи с его участием. Да и первые его слова, будто прозвучавшие из грозных сороковых годов прошлого века, казалось, ко многому обязывали, хотя про себя Филимон Андреевич отметил отсутствие привычного «Товарищи». Евстигней подался вперёд, и на какие-то доли секунды, пока лидер набирал ртом воздух, чтобы продолжить свою судьбоносную речь, в квартире наступила гробовая тишина. Повисло глухое напряжённое ожидание.

            – Братья и сёстры, – повторил зачем-то лидер, – в этот исторический для нашей Родины миг я обращаюсь ко всем, кому дороги общечеловеческие ценности добра, справедливости, гостеприимства и терпения, свойственные нашему народу за всю его многовековую историю. Смертельная опасность нависла над Россией. Может быть, впервые наша страна оказалась на грани полного уничтожения. Пришло время назвать врага по имени – это международные террористы, это те, у кого не осталось ничего святого, кто готов проливать человеческую кровь ради нелепых доктрин. Во имя мира и добра на Земле, во имя будущего наших детей, я обращаюсь ко всем, кто меня слышит, с призывом приложить все усилия и оказать помощь нашему государству и его зарубежным друзьям для скорейшей победы над этим злом…

            – Сволочь, – процедил Евстигней сквозь зубы. Руки отца медленно опустились на колени, он, казалось, онемел от услышанного. Продолжения речи лидера Евстигней уже не слышал. Ему захотелось ударить в телевизор кулаком, прямо сейчас, разбить красную рожу лидера, чтобы кровь потекла из носа двумя ручейками. Он поднял глаза на Филимона Андреевича. – Ты говорил мне про коммунистов, отец? Сволочь! Убью всех! – он с силой ударил по кнопке выключения телевизора. Экран погас. Филимон Андреевич, отходя от первого шока, взял сигарету и долго не мог её зажечь. Он хотел сказать сыну, что коммунисты – это не только лидер, это и он, и Степан Константинович, и его друзья, которых Евстигней знал с детства. Но слова застыли на губах. И Филимон Андреевич сказал совсем другое.

            – Вот что, Евстигней. Я думаю, что следующий инцидент должен произойти не в нашем районе. Иначе наша деятельность может закончиться очень скоро, я надеюсь, ты меня понимаешь, а нас очень мало. И… и рассчитывать нам, видимо, особо не на кого.

            – Согласен, – угрюмо ответил Евстигней. Несколько минут они сидели молча. Потом Евстигней снова включил телевизор, но там уже передавали лёгкую музыку. Он убавил громкость.

            – Вот что, сынок, – сказал наконец Филимон Андреевич, – я надеюсь, ты понимаешь, что бы ни говорил этот подонок, и я, и дядя Степан, и думаю, все, кто считает себя коммунистом, должны теперь отвернуться от лидера…

            Он произносил слова и чувствовал, что это не те слова, которые могли сейчас в чём-то убедить сына, находившегося под впечатлением речи человека, который был для самого Филимона Андреевича ориентиром последние двадцать лет. Но рушились ориентиры, рушилось всё, что казалось незыблемым, оставались только люди, как точки на огромной Земле, как атомы во Вселенной.

            – Посмотрим, – сказал Евстигней. – Жизнь покажет. – А впрочем, какого ещё ответа ждал Филимон Андреевич? – Ладно, пойду я на улицу, – добавил сын.

            Он зашёл в ванную, где был припрятан отобранный у убитого негра пистолет. Резким движением отодвинул плитку. Ещё раз несколько раз прощупал всё руками, откинул в сторону банки и тряпки.

            Пистолета не было.

            Ещё раз убедившись в этом, Пахомов присел на пол, обхватив руками колени.

            Кто?

            Чужих в квартире не было.

            Кто? Зачем? Что дальше?

            И что делать?

            Кровь стучала в виски, в мозг.

            Евстигней вышел на кухню. Концерт по телевизору продолжался. Он поднял невидящий взгляд на эстрадную певичку, размазывавшую сопли по экрану. Хотел сорвать злость на ней. Но неожиданно певичка исчезла с экрана.

            – Экстренное сообщение, – сказал диктор, – только что в кафе на улице – он назвал улицу в трёх кварталах от его дома – неизвестная террористка совершила вооружённое нападение на группу военнослужащих США. Преступница вошла в зал и открыла огонь из пистолета. Один человек погиб, четверо ранено, состояние одного из них критическое… Нападавшей удалось скрыться с места происшествия, в настоящее время в столице введён план «Перехват». По описаниям очевидцев, это женщина двадцати трёх – двадцати четырёх лет, среднего роста, волосы светло-русые. Была одета в тёмные джинсы и синюю ветровку. Возможно, она также получила нетяжёлое ранение, не помешавшее ей скрыться с места преступления. Оружие было найдено рядом с местом преступления, оно принадлежало лейтенанту армии США, убитому в этом же районе несколько дней назад, что даёт основания связать эти два преступления. Пока неясно, идёт речь о террористке-одиночке или об организованной группе…

***

            …Настя была действительно легко ранена в левую руку, ниже локтя. Пуля прошла по касательной, и она, наверное, просто испугалась вида своей крови, но страх пришёл после того, как она успела вскочить в автобус и увидела, что кровь падает на сиденье. Боли она ещё почти не чувствовала, как это бывает с людьми в состоянии сильного эмоционального напряжения. Почти механически она вытерла сиденье платком и обмотала руку пакетом, чтобы кровь не капала. Прижавшись виском к стеклу, Настя чувствовала себя полной дурой. Она не знала, удалось ли ей кого-то убить или только ранить, в этот момент она подумала о том, как посмотрит в глаза брату, оружие которого она взяла без спроса и просто бросила, убегая из бара. И только потом – что её наверняка будут искать. Скорее всего, уже ищут. Интересно, остались ли там следы её крови? Наверное, остались. До остановки. Значит, надо выходить из автобуса этого маршрута.

            Она вышла на остановке довольно далеко как от своего дома, так и от места происшествия, зашла во дворы, обтёрла кровь подорожником и неумело замотала руку платком. Вечерело. По дорожке проехала патрульная машина. Настя вжалась в стену гаража, провожая её глазами. Девушку не заметили. Кровь уже не капала. Выйдя из-за гаражей, она прошла ещё несколько домов, зашла в недостроенное здание школы, присела на бетонную балку, из-под которой пробивалась трава. Рука уже действительно болела, хотелось пить. Идти домой было страшно. Кто знает, где её ищут? Внезапно навалилась страшная, смертельная усталость, и так и не решив, идти домой или нет, Настя прислонилась к вертикальной балке, и её сморил глухой, тяжёлый сон.

            Она проснулась рано, от холода и ноющей боли в руке, которая резко вернула её к событиям вчерашнего вечера. Кусая губы и ругая себя, Настя выбралась из своего укрытия. Было уже светло. Непонятно почему привлечённые к этому дворники расклеивали по остановкам объявления о вознаграждении за поимку террористки. Настя остановилась около одного из них, долго читала и перечитывала строчки, вглядывалась в совершенно непохожий на неё фоторобот. Потом сорвала листовку, бросила под ноги и побежала через дорогу. И только потом подумала, что привлекает к себе внимание. Потом ей удалось напиться воды из уличного фонтана. Но дальнейшего плана действий всё не было.

            Вечером Настя проехала на автобусе мимо своего дома. У подъезда стояла милицейская машина с синей полосой. За ней или не за ней? Настя отвернулась от окна. Во всяком случае, домой идти не стоило. А рука снова начинала ныть, к тому же она уже больше суток ничего не ела, но не решалась тратить те незначительные средства, которые были у неё при себе. Автобусами она доехала до маленькой железнодорожной станции на самой окраине Москвы, там пробралась в электричку и тихо, никем не замеченная, доехала до Калиновки. Приехала она поздно, и на её шаги отозвались только несколько дворовых собак. Настя открыла старый дом своим ключом, прошла внутрь. Скрипнули половицы, напоминая о детстве, о той жизни, которая ушла безвозвратно. Она бросилась на постель и уснула.

            На этот раз она проспала долго. Когда она поднялась, солнце стояло уже высоко. В доме, куда часто приезжали летом, нашлось всё необходимое, чтобы перевязать рану и переодеться. Она сидела на лавке и думала. Первое, что решила Настя – не ходить на улицу днём, потому что если её увидит кто-то один, через несколько часов о приезде Насти Пахомовой будет знать вся Калиновка. Уж это-то она знала точно.

            Тишина стояла, тяжёлая тишина. Во второй половине дня кто-то открыл ключом входную дверь. Настя вся сжалась. Неужели?..

            В комнату вошла Мария Александровна, молча, без слов, обняла Настю.

            – Как ты меня нашла? – спросила Настя, жадно уплетая привезённые матерью продукты.

            Мать пожала плечами.

            – Просто подумала, что ты можешь быть здесь.

И добавила, помолчав:

– Тебя ищут.

– Я догадываюсь, мама.

Мать привезла еду, привезла бинты, и Настя почувствовала, что жизнь продолжается. К вечеру она уехала в город, сказав, что появится через несколько дней. Настя пообещала не выходить без резкой необходимости на улицу.

И всё-таки этой ночью она вышла. Может, подышать воздухом, а может, успокоить нервы. Шёл мелкий дождь, потом он стал усиливаться, и Настя направилась к дому.

Издалека она увидела луч электрического света. Кто-то шёл со стороны станции. С фонарём. Она резко повернула в другую сторону, схоронилась в ближайших кустах. Дождь усиливался, но уже были ясно различимы тёмные фигуры, шедшие к их дому, теперь Настя уже в этом не сомневалась. Их было много, человек, наверное, не меньше десяти. Она сняла туфли, взяла их в руки сделала ещё несколько шагов назад. Ветка хлестнула её по руке, и она чуть было не вскрикнула. Пройдя несколько домов, Настя бросилась в сторону кладбища. Через несколько минут она была уже внутри старой церкви, сидела, обхватив руками колени, за кучей строительного мусора. Во рту пересохло. А снаружи хлестал дождь, превращавшийся в настоящий ливень, и было слышно, как струи воды ударяют по кирпичам и стекают по железной трубе. И больше не было слышно ничего.

Дождь, только дождь. И ночь, бесконечно долгая ночь, одна из самых коротких в году…

Глава третья

Даже в Калиновке нет места Анастасии Пахомовой. Она одна на большой и враждебной Земле, и некуда ей деться, и некуда пойти. Даже в Калиновке. Грязь хлюпала под ногами. Настя шла пешком к следующей станции в сторону от Москвы, совершенно не представляя, что делать дальше.

Первая электричка домчала её до ближайшего областного центра. Там Настя за небольшую сумму договорилась с проводником первого же поезда дальнего следования, он пустил безбилетницу, усталость и нервное потрясение взяли своё, и она крепко заснула на багажной полке плацкартного вагона.

Проснулась Настя уже ближе к вечеру. Через некоторое время поезд подошёл к какой-то крупной станции. Настю мучил голод.

– Какой город?

– Павелецк, – ответил ей кто-то.

Она вышла на перрон, вдохнула всей грудью свежий воздух. На платформе стоял специфический приятный железнодорожный запах. Вокруг девушки стояли вокзальные торговцы, прогуливались пассажиры и встречающие. Голова кружилась. Настя сделала несколько шагов по платформе. Потом под её ногами качнулся перрон, качнулся вагон, качнулись люди, небо, солнце и облака, и, теряя сознание, она рухнула на руки пожилого человека, стоявшего среди встречающих…

– У девочки огнестрельное ранение, – сказала сквозь туман незнакомая пожилая женщина, осматривая Настину руку. Потом защипало, видимо, рану обработали каким-то раствором.

– Я надеюсь, ты понимаешь, что распространяться об этом не следует, – ответил мужской голос.

Потом послышались шаги, люди попрощались, и щёлкнул дверной засов.

Настя открыла глаза.

Она лежала на диване в незнакомой квартире за плотно задёрнутыми шторами. И первое, что бросилось ей в глаза, был старый чёрно-белый снимок на столе. На фотографии стояли трое молодых людей в советской военной форме. Такая же фотография была у них дома. Крайним справа на ней был её отец. Вторым был его давний друг, сослуживец и единомышленник Степан Константинович Михеев, недавно приезжавший к ним в Москву. Третьим был хозяин квартиры, Фёдор Иванович Тушин. Обеспокоенный отсутствием вестей от уехавшего в Москву Михеева, который, по его расчётам, давно уже должен был вернуться, Тушин почти всё время проводил на вокзале, встречая поезда из Москвы.

Тушин вошёл в комнату, помог Насте подняться.

– Где я? – спросила она. – Вы знаете моего отца?

Так Тушин узнал, что случайно встреченная им девушка – дочь Филимона Пахомова. Они пили чай в маленькой однокомнатной квартире на окраине Павелецка. Тушин не задавал Насте вопросов о происхождении её раны, но был вопрос, который просился на язык с того момента, когда он узнал, кто перед ним.

– К вам приезжал Степан Константинович? Он остался в Москве?

– Приезжал. Несколько недель назад. Уехал, насколько я знаю, домой.

– Настя, это очень странно. Если бы он добрался до Павелецка, непременно зашёл бы ко мне. Мы с ним об этом договаривались.

– А он не заходил и не звонил?

– Нет.

– А с его семьёй Вы не говорили?

– Видишь ли, девочка, – Тушин отхлебнул остывший чай. – В такие времена как раз и проявляется истинная сущность людей. Я говорю про дочь Степана Константиновича, про Катерину.

– Что Вы имеете в виду? – с нескрываемым удивлением спросила Настя. Она не была знакома с Катей Михеевой, но много о ней слышала.

Тушин ответил не сразу.

– Как бы тебе сказать, – запнулся он. – Путается она. С американцами. И вообще не очень порядочный человек. Она теперь не Катя, она теперь Кэтрин. Позор на всю семью.

Настя вскочила с места.

– Не может этого быть, Фёдор Иванович! Можно, я поговорю с ней сама?

– О чём с ней говорить? Да и вообще, ни к чему это. Сиди. С Людмилой Николаевной я поговорить попробую, с супругой его. Тебе надо отдыхать и лечиться. Сиди пока в квартире. Шторы не открывай, на улицу не ходи. Там будет видно.

На следующий день, когда Тушин ушёл на работу, Настя включила телевизор. Рассеянность прошла сразу, как только она услышала новости.

Накануне ночью к западу от Москвы неизвестными был взорван трубопровод, перекачивавший российский газ в Европу. Сработало самодельное взрывное устройство. Пострадавших нет, но нанесён существенный материальный ущерб.

В сотнях километров от Насти прильнул к экрану её старший брат.

– Так, значит, мы всё-таки не одни, – медленно проговорил Евстигней, сдерживая переполнявшие его радостные чувства. – Интересно…

Второй взрыв на газопроводе прогремел недели через две. Почерк был абсолютно идентичен, и даже непосвящённому стало ясно, что за обоими взрывами стоит один и тот же человек. Или группа людей.

Евстигней загорелся идеей во что бы то ни стало найти таинственного мстителя. Но как?

***

В один из августовских дней, войдя в квартиру, Евстигней увидел неожиданного гостя, сидевшего на кухне за чашкой чая с его родителями.

Это был Антон Ступенков, однокашник и сослуживец Евстигнея, давний ухажёр его сестры Насти.

– Привет, – сказал Евстигней.

– Здравствуй, – Антон поднялся из-за стола, протянул ему руку, – А я к тебе по делу.

– Не будем вам мешать, – Филимон Андреевич встал. – Пойдём, Маша.

– На службу выходить не собираешься? – спросил Антон, едва закрылась за родителями Евстигнея кухонная дверь.

– Зачем? – пожал плечами Евстигней, извлекая сигарету из пачки. – Кому служить? Этим?... Везде бардак.

– Это точно, – согласился Антон. – Бардак. Хотя я думаю, начнут наводить порядок. Уж не заинтересовался ли ты политикой? – Он понизил голос. – Вчерашние события на газопроводе – не твоих рук дело?

– Что за чушь! – возмутился Пахомов. – Политика меня никогда не интересовала. Моё дело сторона. Не хочу и всё.

– Ладно, дело твоё, – Ступенков вдруг резко переменил тему. – А где Настя?

– Я не знаю.

– То есть? Что с ней вообще случилось?

– Я действительно не знаю.

Евстигней стал подсознательно раздражаться на Антона, хотя тот задавал вполне естественные вопросы, и подозревать провокацию не было никаких причин.

Разговор не клеился.

– Я пойду, – сказал Антон, – ты звони всё-таки, не пропадай. Не забывай старых товарищей.

– Хорошо, созвонимся, – Евстигней улыбнулся и крепко пожал руку Антона, пытаясь развеять холод от их встречи.

Едва закрылась дверь за Антоном, на кухню вышла Мария Александровна. Из окна кухни виднелась поликлиника, где она работала старшей медсестрой.

– Всё забываю рассказать, Евстигней, – начала она, присаживаясь на табуретку, – был интересный случай у меня на работе. Уже под конец рабочего дня зашёл довольно странный молодой человек с ещё более странным предложением. Знаешь, что он хотел купить? Концентрированный дезраствор.

– Что-что? – не понял Евстигней.

– Перекись для дезинфекции помещений. Ума не приложу, зачем она ему понадобилась. Очень странный тип. Предложил за неё пятьсот рублей.

– И ты продала?

– Продала. А почему нет? Она ж копейки стоит, её не считает никто. Деньги-то в семью не лишние, а тут…

От её пристального взгляда не ускользнуло, что сын чрезвычайно заинтересовался этим сообщением.

– А как он выглядел? – спросил Евстигней безразличным тоном.

– Да никак вроде… Ничего особенного. Хотя постой. В капюшоне он был. Точно, в ветровке с капюшоном. Я ещё подумала, жара на улице, а он в капюшоне…

– А давно это было?

– Да где-то с неделю назад…

«После первого взрыва, перед вторым».

– Мама, если он ещё раз зайдёт, обязательно дай мне знать!

– Хорошо, сынок, а что случилось?

– Ничего, мама, не волнуйся, всё нормально. Мне просто очень нужно поговорить с этим человеком.

***

Полковник ФСБ Василий Дмитриевич Коренев был в кабинете один. Он разбирал документы, размышляя о том, какую глупость совершил лидер крупнейшей оппозиционной партии, когда призвал своих сторонников к консолидации перед лицом мирового терроризма. Словечко-то какое нашёл – консолидация. Но главное – все поняли, что призвал к неоказанию сопротивления. Идиот! Благодаря его десятиминутному выступлению по телевизору выявить и взять под контроль экстремистские элементы будет значительно сложнее. Ведь те, кто захочет «бороться с оккупантами», в крупнейшую оппозиционную партию уже не пойдут. Верно говорят, заставь дурака богу молиться – он и лоб расшибёт. Если нет своих мозгов – неужели нельзя дождаться указаний сверху?... А теперь приходится задействовать другие варианты…

***

Антон Ступенков вышел из подъезда, глубоко вздохнул и направился к метро. Его попытка поговорить с Евстигнеем откровенно не удалась. Почему? В чём причина недоверия?

Путь Антона лежал в городской комитет крупнейшей оппозиционной партии, выступление лысого лидера которой он, как и Евстигней, видел по телевизору несколько недель назад.

Но шёл он совсем не к лысому лидеру. С лысым всё было ясно. Но все коммунисты мерзавцами быть не могли. В горкоме он надеялся встретить другого человека – молодого лидера, известного своей радикальностью и непримиримой критикой лысого и его партии. Антон уже знал, что его зовут Олег Малашенко. После памятного выступления лысого лидера по центральным каналам телевидения именно Малашенко обратился с призывом ко всем честным коммунистам встать на защиту Отечества. Хотя центральных каналов ему, конечно, никто не предоставил, действовал он вполне легально и даже занимал комнату в горкоме крупнейшей оппозиционной партии, что, впрочем, не показалось Антону странным. Его, как и многих, жизнь ещё не научила задаваться такими вопросами.

Поднимаясь по лестнице, Антон чуть не столкнулся с парнем в капюшоне, шедшим ему навстречу.

Коротко стриженный, с резкими запоминающимися чертами лица, Малашенко сидел на колченогом стуле, положив руки на стол, в расстёгнутой потёртой куртке полувоенного образца, и внимательно слушал Антона. Выслушав, записал номер телефона, подал ему руку.

– Я очень рад Вашему приходу. Такие люди нам нужны. Впереди у нас долгая и нелёгкая борьба за свободу страны. Хотя, сами понимаете, не всё сразу… На следующей неделе мы организуем массовую акцию протеста около посольства США, приходите обязательно.

– Неужели ваша деятельность сводится к акциям протеста? – удивился Антон.

– Я же Вам сказал, товарищ, не всё сразу. Мы с Вами знакомы едва пятнадцать минут. Осторожность в такое время лишней не бывает. Жду Вас на акции, товарищ Ступенков.

Сегодня был для него удачный день. Антон был не первым посетителем, предложившим Малашенко помощь в борьбе за свободу и независимость. За десять минут до Антона Ступенкова у него побывал молодой человек, назвавшийся Константином.

Ступенков не особенно интересовал Малашенко. Не больше и не меньше, чем все остальные. Таких было немало. Человеческий материал, думал Малашенко, разглядывая пальцы своих рук. А вот Константин, похоже, – находка. Если не врёт, если действительно умеет всё, о чём говорил. Но скорее всего не врёт – Малашенко по роду своей деятельности достаточно разбирался в психологии, чтобы оценивать, насколько человек говорит правду. К тому же излишне доверяет людям, судя по тому, что он выложил первому встречному – а Малашенко он сегодня увидел первый раз в жизни.

«Спешка хороша при ловле блох и при поносе», – повторил он про себя любимую поговорку и назначил Константину следующую встречу на той же акции у американского посольства, что и Антону. «Разберёмся, что за птица. Всё равно никуда не денется».

Так размышлял Малашенко, плотно затворив дверь и сидя в прохладной тиши кабинета в один из последних тёплых дней ускользающего лета. Потом снял трубку телефона и набрал номер.

Да, это в самом деле был на редкость удачный день для секретного сотрудника Федеральной Службы Безопасности Олега Владиславовича Малашенко.

***

Мать позвонила Евстигнею с работы, с телефона в вестибюле поликлиники.

– Он здесь, у меня. Он снова пришёл. Я попросила его подождать и вышла позвонить.

Евстигней с полуслова понял, о ком речь.

Он выбежал из подъезда и через две минуты был на крыльце поликлиники. По его просьбе Мария Александровна сказала посетителю, что перекиси сегодня нет, и предложила зайти через несколько дней.

Долго ждать не пришлось. Через несколько минут молодой человек в лёгкой куртке с капюшоном вышел из дверей. Евстигней спустился за ним по ступеням.

– Послушайте… – начал он.

– Что надо? – спросил незнакомец.

– Поговорить. Я знаю, зачем Вы сюда приходили.

– Да пошёл ты…

Молодой человек ускорил шаг. Евстигней не отставал. Обернувшись, он попытался ударить Пахомова в челюсть, но тот заблокировал удар и схватил незнакомца за рукав.

– Послушайте, я не тот, за кого Вы меня принимаете. Я не провокатор, я…

Закончить ему не удалось. Неуловимым движением незнакомец вывернулся из куртки и бросился практически под колёса несущегося по улице автомобиля.

– Стойте же…

Раздался пронзительный визг тормозов, Пахомов слышал, как чертыхнулся водитель, но беглец успел проскочить между машинами и через секунду был уже на противоположной стороне улицы. Евстигней кинулся к дороге, но перебежать её сквозь плотный поток машин не смог. Полминуты он стоял на тротуаре с курткой в руках, наблюдая, как незнакомец отбежал на несколько десятков метров и исчез… в открытом люке. Евстигней с трудом поверил своим глазам.

Когда ему наконец удалось перейти дорогу, он наклонился над люком. Проржавевшая лестница уходила вниз. Внутри было темно и шумела вода.

В этот момент из кармана куртки, которую он по-прежнему держал в руках, что-то выпало и упало на самый край люка к ногам Евстигнея.

Это был студенческий билет одного из технических ВУЗов Москвы на имя Константина Вячеславовича Кустиновского.

Глава четвёртая

Сложно ли найти человека в Москве, зная фамилию, имя и отчество? Особенно если фамилия этого человека – не Иванов и не Петров.

Поскольку начинался учебный год, Пахомов попытался выследить Кустиновского возле института. Однако это не принесло успеха – тот там то ли не появлялся возле, то ли появлялся каким-то одному ему известным способом. Несколько дней наблюдений не дали никакого результата.

В поликлинику он тоже больше не заходил, хотя Мария Александровна приглашала его зайти через три дня.

Выход предложила младшая сестра Лена, старшеклассница. Она сказала Евстигнею, что база всех жителей Москвы есть в Интернете и дала ему адрес ближайшего Интернет-кафе. Проблема состояла в том, что, в отличие от Лены, Евстигней имел весьма смутное представление, как пользоваться Интернетом, а посвящать сестру в то, кого и зачем он ищет, не хотелось.

К тому же остро вставала проблема денег. Жить даже вчетвером на пенсию отца и небольшую зарплату матери не представлялось возможным, а сбережения подходили к концу. Евстигней уже подумывал о том, чтобы устроиться куда-нибудь охранником с графиком сутки через трое.

Была и хорошая новость. Наконец установили телефонную связь с Калининградом, называвшимся теперь Кенигсбергом и принадлежавшим Германии, правда, через международные телефонные коды, и Евстигней смог поговорить по телефону с женой.

Проезд через границу был ещё, тем не менее, делом крайне сложным, особенно для Жени, у которой уже не было в паспорте постоянной калининградской прописки, и она смогла получить лишь временный вид на жительство.

Сошлись на том, что пока Женя с сыном останется у родителей и вернётся в Москву тогда, когда это будет сопряжено с меньшими трудностями.

Итак, оплатив немалый счёт за переговоры с Кенигсбергом и не пожалев-таки необходимую сумму на визит в Интернет-клуб, субботним днём Евстигней сидел за компьютером и осваивал новое для себя занятие.

По результатам поиска К.В.Кустиновский был в Москве один, проживал где-то на северо-западе Москвы, в получасе езды от ближайшей станции метро, но не так далеко от Евстигнея.

Плотно лепились одна к другой пятиэтажки, перемежаясь с более высокими домами. Евстигней вошёл в нужный подъезд, и первое, что бросилось ему в глаза, была надпись на стене большими чёрными буквами, выделявшаяся среди прочих надписей и рисунков, часто не вполне приличного содержания:

«Здесь живёт террорист Костик!»

«Конспирация на грани фантастики», – подумал Евстигней, поднимаясь по лестнице. Лифт в подъезде не работал.

Дверь долго не открывали на настойчивые звонки Евстигнея, он уже собирался уходить, когда из квартиры послышался женский голос:

– Кто там?

– Константин Кустиновский здесь живёт? – спросил Евстигней.

– Нет его дома. А Вы кто?

– Я его куртку принёс. Куртку он потерял.

Дверные замки недоверчиво заскрипели, и через некоторое время дверь открылась, из-за неё выглянула пожилая женщина.

– Давайте. Спасибо.

Евстигней протянул куртку, и дверь тут же закрылась. Надежды на продолжение диалога не было.

В карман он вложил записку, в которой просил прощения у хозяина куртки и сообщал, что будет ждать его ежедневно с 18 до 19 часов у входа в кафе «Весна».

Первый вечер ожиданий прошёл безрезультатно. Евстигней стоял на ступенях у кафе и курил. Кустиновского видно не было. Только неподалёку вертелись двое молодых ребят лет восемнадцати-девятнадцати, но ни один из них не был похож на Константина, лицо которого Евстигней прекрасно запомнил во время их мимолётной встречи, да и фотографию в студенческом билете успел изучить досконально.

Прождав на всякий случай до половины восьмого, он ушёл, чтобы вернуться на следующий день.

Однако тот, кого он ждал, не появился и на следующий вечер. В начале восьмого, когда Евстигней уже собирался уходить, к нему подошёл незнакомый молодой человек, вложил в руку сложенный вчетверо клочок бумаги и произнёс всего одно слово:

– Тебе.

Евстигней развернул бумажку. На половинке тетрадного листка, исписанного корявым почерком с неимоверным количеством орфографических ошибок, уместился следующий текст:

«Если хочешь встретиться – жду тебя через 3 дня в то же время. Спускаешься в люк, куда я ушёл около поликлиники, идёшь налево 100 м по коллектору, там будет сбойка. Приходи один. Если придёшь не один или работаешь на ФСБ – пеняй на себя.

К.К.»

Евстигней огляделся. Человека, передавшего записку, уже не было.

Он был озадачен. За двадцать девять лет жизни ему ещё никто не назначал встречу в коллекторе. К тому же он имел весьма смутное представление о значении слова «сбойка». Но это была возможность продолжения знакомства. Надпись в подъезде не оставляла сомнений, что идёт он по верному пути и ищет именно того, кого нужно.

Через три дня, минут за сорок до назначенного времени, он стоял возле люка в отцовской спецовке и высоких резиновых сапогах, в чёрных хлопчатобумажных перчатках и с карманным фонариком в руке. Что ещё могло понадобиться под землёй – Евстигней не знал. Он в нерешительности посветил фонарём вниз. Там было темно, снизу шёл характерный спёртый тёплый воздух, не было никаких следов человеческого пребывания. Он присел на землю, спустил ноги в люк, нащупал ногой ступень металлической лестницы и медленно начал спуск. Вскоре лестница закончилась. Евстигней стоял на твёрдой поверхности – на влажном каменном полу. Слева и справа от него в стены уходили трубы различной толщины, а вперёд и назад вёл коридор высотой явно меньше человеческого роста. Где-то слышался шум воды.

Сто метров налево – это стоя спиной к лестнице или лицом? Наверное, всё-таки спиной. Слабое световое пятно от фонарика плясало по стенам. Руки и колени Евстигнея были в ржавчине от лестницы. Он поднял голову и увидел кусочек неба над люком. С дневным светом он чувствовал себя всё-таки надёжнее, но, ступив в коридор и пройдя, согнувшись, первый десяток метров, он понял, что рассчитывать придётся только на фонарь.

Отсчитать сто метров тоже было проблемой. Наверху он прошёл бы это расстояние за минуту, а здесь – кто знает? Через несколько десятков шагов вверх уходил ещё один люк, а дальше можно было идти в человеческий рост.

Ещё через несколько десятков шагов уже в полный рост луч фонаря упёрся в небольшое углубление в стене слева, где мог бы поместиться человек, а при желании и двое-трое. Евстигней повернулся, осветил и ощупал стены – каморка была пуста, больше ходов из неё не было.

Пока он стоял спиной к коридору, в нём появился кто-то ещё. Евстигней почти почувствовал это спиной. Он резко развернулся. Перед ним стояли двое с фонарями. Один из них посветил Евстигнею в лицо.

В первый момент Евстигней подумал, что это работники подземных коммуникаций, хотя, насколько он видел в темноте лица, они были слишком молоды, но в этот момент тот, который осветил его фонарём, сказал кому-то незримому:

– Здесь. Один. – И уже Евстигнею: – Ты к Костику?

Евстигней не знал, кто перед ним и что отвечать, но парень быстро понял его замешательство:

– Да ты к Костику. К Кустиновскому. Не бойся, мы свои. – Он протянул руку, испачканную разнообразной подземной грязью, и Евстигней стянул перчатку, чтобы пожать её. – Шурик. А это Славик. А вот и Костик.

Из темноты выросла третья фигура. Это был Константин Кустиновский.

– Евстигней.

– Кличка? Псевдоним? – осведомился Славик.

– Почему же? – Евстигнея это задело. – Родители так назвали.

– Ладно, пацаны, – Кустиновский, как и его друзья, говорил негромко, но голос его звучал гулко в тишине подземелья. – Тут недалеко есть шнырёвка хорошая, пойдёмте, там и познакомимся, и поговорим. Идёт?

– Идёт, – ответил Евстигней, не решившись задать вопрос, что такое шнырёвка, и показать свою безграмотность в этом вопросе. Сбойкой, как он понял, называлось углубление в стене. Что ж, усмехнулся про себя Евстигней, назвался груздем – привыкай к терминологии.

Коридор поворачивал под прямым углом и выводил на пересечение нескольких коридоров, заполненное трубами, кранами и вентилями. Перешагивая через них, Евстигней старался не отставать от своих спутников, чувствовавших себя здесь как дома. Дальше снова пришлось идти в полусогнутом состоянии.

– Первый раз под землёй? – спросил, оборачиваясь к Евстигнею, Кустиновский.

Евстигней кивнул.

– Ничего, привыкнешь, – ответил Константин. – А вот и шнырёвка.

Это помещение Евстигней определил как комнатку для персонала. Здесь горел свет.

– Тут никого нет? – спросил он.

– Как никого? А мы? – ответил его новый знакомый. – Да ты не волнуйся, лампочки здесь наши. Как и всё остальное.

– Ребята, а вы, вообще, кто? – задал наконец вопрос Евстигней, чтобы получить мало что прояснивший ответ:

– Мы? А мы по жизни диггеры.

– То есть вы здесь, под землёй… живёте?

– Живём мы дома. Я там живу, куда ты курточку принёс. За курточку, кстати, спасибо. Да ты располагайся. Пить будешь?

Из-за батареи отопления возникла бутылка джин-тоника и одноразовые стаканчики. Вообще-то Евстигней предпочитал водку, но отказываться не стал, да и терять расположение компании не стоило. Он присел на один из покосившихся стульев с металлическими ножками, пока Кустиновский разливал содержимое бутылки по четырём стаканам.

– За нашу победу!

Они залпом выпили.

– Ну рассказывай!

Евстигней пожал плечами.

– Если честно, просто пытался найти людей, которые… – замялся он.

– Которые бьют американцев! – закончил Костик.

– Ну вот считай, что ты их встретил, – сказал Славик.

– Я сам в какой-то степени занимаюсь тем же самым.

– А в какой степени? – тут же поинтересовался Константин.

Евстигней поколебался, стоит ли рассказывать этим людям всё при первой же встрече, но потом, решив, что поскольку он решил связать с ними своё ближайшее будущее, таиться от них не стоит. Вид ребят внушал доверие, а все они, особенно Константин, выражали полное доверие Евстигнею, с которым их, в общем-то, свёл случай.

– Считай, что одного из них лично отправил к дьяволу в ад.

И он на одном дыхании рассказал историю про убитого негра.

– Здорово, – с уважением произнёс Константин, – а мы тут по мелочи, диверсиями на объектах занимаемся.

Евстигней вдруг вспомнил, о чём он хотел сказать.

– Ты вот что… надпись в подъезде сотри лучше. Про террориста Костика.

– Ладно, сделаем, – мысль явно пришлась не по душе Константину, но с её разумностью даже он при всей своей бесшабашности не мог не согласиться.

Бутылка джин-тоника быстро опустела, и Славика послали на поверхность за второй. Тем временем дискуссия перекинулась на тему общей пассивности и полного равнодушия населения к приходу американцев. Тему поднял Шурик.

– Да ты посмотри вокруг себя, всем всё до лампочки! – чуть не кричал он Кустиновскому, и Евстигней ловил себя на то, что тревоги Шурика перекликались с его собственными. – Одни обыватели кругом. Кто готов постоять за страну? Я, да ты, да мы с тобой?

– Ну не скажи, – возражал Константин, – я тебя сколько звал сходить к Малашенко? Хотя бы познакомиться! Вот это реальный лидер, он действительно собирает вокруг себя здоровые молодые патриотические силы. Другой вопрос, что они пока, кроме бесполезных митингов, ничем не занимаются, но это вопрос второй! Я уверен, что мне удастся направить их работу в правильное русло. Сходи хоть раз со мной к ним в штаб, у них собрания раз в неделю! А сам Малашенко – это, без преувеличения, будущий герой сопротивления. Я был на прошлой неделе на их митинге у американского посольства…

– Да, да, вот только митинги они и будут всегда устраивать. Причём с разрешения властей. Чихали американцы на эти митинги…

– Ты не перебивай. Так вот, был я там, посмотрел на его людей и особенно на самого Малашенко. Потом мы вдвоём шли к метро и даже вместе доехали до «Тушинской», я ему изложил свою концепцию, что победа может быть достигнута только методами вооружённой борьбы. Олег со мной полностью согласился и даже предложил некоторые свои идеи. Он готов сражаться, только у него нет технических средств, которые как раз есть у нас…

– А по-моему, твой Малашенко – банальный провокатор. И именно поэтому ему спокойно дают выступать с самыми радикальными предложениями. Он точно работает на американцев. Или на ФСБ, что, впрочем, одно и то же.

– Что тебе даёт основания так говорить про человека? – возмущался Кустиновский. – У тебя есть факты против него? Хоть какие-нибудь?

– Когда будут, будет поздно, – мрачно процедил сквозь зубы Шурик. – Дело твоё, хочешь – контактируй, а я лезть в петлю раньше срока не хочу. Было бы за что! И ты знаешь, что Славик полностью разделяет мою точку зрения.

Евстигней не вмешивался, хотя очень внимательно слушал. Видимо, это был давний и принципиальный спор. Вдруг Кустиновский резко прервал речь на полуслове, вскочил с места и дёрнул выключатель.

– Кто-то идёт, – прошептал он. Однако полная темнота не наступила – только теперь все, включая Евстигнея, заметили, что он забыл выключить свой фонарь. Прошло несколько секунд, прежде чем Пахомов сообразил и нажал кнопку.

– Это я, – раздался в темноте голос Славика, и по комнате скользнул луч его фонаря. Константин снова зажёг свет.

– Зря батарейки жжёшь, – сказал он слегка смутившемуся Евстигнею и уже ободряюще добавил: – Ничего, привыкнешь. В первый раз под землёй все тормозят. Немного опыта – сделаем из тебя настоящего диггера. И террориста тоже.

– Мы про Малашенко говорили, – сказал Шурик Славику. – Костик всё не верит, что этот гад подослан американцами.

– Во всяком случае, я с ним никаких дел иметь не буду, – подтвердил Славик. – Слишком подозрительный тип.

– Да вы познакомьтесь хотя бы, а потом уже говорите! – эмоционально сказал Кустиновский. Он был явно в восторге от незнакомого Евстигнею Олега Малашенко, и даже двое лучших друзей не могли охладить его пыл. С другой стороны, и самого Евстигнея уже начинал точить червячок сомнения, прав ли он были пару недель назад, когда настороженно отнёсся к визиту Антона Ступенкова.

– Вот представь, придём мы, познакомимся, а дальше что? – пытался убедить друга Шурик, разливая по стаканам джин-тоник. – Ты представь хоть на минуту, что мы правы? Придём, оставим свои координаты, а дальше что? Тебе, конечно, свою голову не приставишь… Имей в виду, – сказал он, обращаясь к Евстигнею, – при всём моём уважении к товарищу Кустиновскому у него полностью отсутствует элементарная осторожность.

Да, Шурик был прав, этим Константин выделялся даже в своей компании. Не сумев сагитировать старых друзей, он переключился на Евстигнея. Однако тот, взвесив аргументы обеих сторон, решил повременить со знакомством. Не отказываясь от него наотрез, он решил, что если и будет встречаться с Малашенко, то, во всяком случае, не в ближайшее время. Он решил подумать.

– Ладно, – сменил тему Константин. – Запомнил перекрёсток трёх коридоров, через который мы шли?

Евстигней кивнул.

– Так вот, это место называется «Треугольник». Встречаться будем там. Естественно, информацию тебе даю без передачи кому бы то ни было. – Евстигней подумал, что его собеседник явно склонен болтать гораздо больше, чем он сам, но промолчал. – Домашний телефон тебе дам на крайний случай, но ты туда не звони. Лучше на сотовый. – Он продиктовал Евстигнею свой и товарищей номера мобильных телефонов и удостоверился, что тот крепко их запомнил. – У тебя мобильник есть?

– Нету, – признался Евстигней.

– Лучше купи. Только не регистрируй СИМ-карту на свой паспорт. Я тебе покажу хорошее место, где можно взять мобильник и подключение без регистрационных данных.

– Спасибо, – Евстигней предпочёл не говорить пока о своих финансовых затруднениях.

– И электронную почту заведи, если нету. А главное – встречаемся в «Треугольнике». И фонарик себе нормальный возьми. Выбрать поможем.

…Пахомов шёл домой совершенно грязный, повторяя в памяти три номера сотовых телефонов. Увидев его с порога, Мария Александровна только укоризненно покачала головой. Она ещё не знала, что теперь сын будет приходить домой в таком виде с завидной регулярностью.

Глава пятая

То была незабываемая осень.

Всего за два месяца Евстигней, проживший всю жизнь в Москве, побывал в таких местах, о существовании которых не подозревал раньше. Немалая часть жизни его новых знакомых проходила под землёй, и скоро он уже начал ориентироваться в бесчисленных коридорах, лазах и люках района и даже немного за его пределами. Он знакомился с людьми – их было не меньше десятка, в основном ребята девятнадцати-двадцати лет, – которых собрали вокруг себя Костик, Шурик и Славик. Многих он не запомнил даже по именам, а фамилию вообще знал только Кустиновского, и то лишь благодаря обстоятельствам их знакомства – даже Шурик и Славик по фамилиям ему не представлялись. Он был старше всех их на десяток лет, в начале осени ему исполнилось тридцать, он служил в армии, но теперь жадно впитывал тот опыт, которого не было у него и который был у этих людей.

Опыт борьбы в новых условиях – когда ты сам себе командир и можешь положиться только на себя, в лучшем случае, на несколько ближайших товарищей. Когда за тобой нет армии, государства, страны. Нет тыла, нет снабжения. Нет ничего.

Бомбы они собирали сами из подручных материалов и хранили, как и компоненты, под землёй, в люках, за трубами, в таких местах, куда Евстигнею ещё полгода назад не пришло бы в голову заглянуть. За это время было совершено ещё две удачных диверсии на нефтяных объектах. Хотя Пахомов считал главным направлением уничтожение живой силы американцев, которых в Москве было предостаточно и нападение на которых можно было при случае организовать, Кустиновский и его друзья придерживались другого мнения.

– Они сюда пришли не ради твоих или моих красивых глазок, – говорил он. – Они сюда пришли ради ресурсов. Нефти, газа и всего остального. Значит, в первую очередь надо бить по перекачке ресурсов на Запад. Остальное, конечно, тоже, но это в первую очередь.

Пресловутую надпись в подъезде про террориста Костика Евстигней уничтожил сам, вооружившись тряпкой и порошком из квартиры Кустиновских и дождевой водой из-за окна, поскольку герой этой надписи и её вероятный автор делать этого не торопился. Иногда осторожный в деталях, он иногда пренебрегал самыми элементарными правилами конспирации, так что Евстигнею не раз казалось, что все они, по крайней мере Кустиновский, стоят на грани неминуемого провала. Но пока что судьба была к ним благосклонна.

Даже вначале в их отношениях почти не ощущалось то, что Пахомова считали новичком, разница в возрасте не сказывалась вообще, да и приобрести уважение и доверие товарищей оказалось не так уж сложно.

В мыслях Кустиновский вынашивал и более серьёзные планы. Ещё с июня ему хотелось уничтожить посольство США на Новинском бульваре или представительство НАТО в районе Арбата, но охранялись эти объекты так, что подобраться к ним незамеченным не представлялось возможным, а для открытого нападения требовались куда более серьёзные силы. Но идея не оставляла его, и нередко он приезжал в центр Москвы в одиночестве, без друзей, выходил на «Баррикадной» и часами кружил по району, обдумывая план действий. Найти более-менее реальный вариант не удавалось, а с друзьями этими замыслами он пока не делился.

Каждый четверг, даже если он проводил весь день под землёй и поднимался на поверхность в соответствующем виде, Кустиновский в пять-шесть часов вечера откладывал все дела, ехал домой, переодевался во всё чистое и отправлялся на еженедельное собрание, которое проводил в одной из дальних комнат горкома Олег Малашенко. Природа не обделила Малашенко даром красноречия, выступать он мог часами и умел увлечь слушателей, и Кустиновский всё больше восхищался этим человеком, его убеждённостью и самоотверженностью. На следующий день новости движения и содержание речей Малашенко он пересказывал друзьям, скептическое отношение которых, однако, не исчезало. Как-то, когда они были вдвоём, Евстигней поинтересовался, водил ли Константин товарища Малашенко под землю, в «Треугольник» и другие места.

Ответ Константина был отрицательным.

– Сам видишь, остальные резко возражают, – сказал он. – А без их согласия в наши места я никого не поведу. Надеюсь их убедить. А вообще странно, против тебя они ничего не имели. Знаешь, – перевёл он вдруг разговор, – давай завтра с тобой сходим под землю в районе Красной Пресни. Есть там кое-какие задумки… В общем, посмотреть надо.

Евстигней не раздумывая согласился, на следующий день они встретились на «Баррикадной» и направились в сторону Москвы-реки и американского посольства. В воздухе кружился первый ранний снежок.

Да, то была поистине незабываемая осень…

***

Настя впервые вышла на улицу через два месяца. Рана её не была опасной, и, несмотря на отсутствие своевременной медицинской помощи и все её приключения в течение первых нескольких суток, молодой организм выдержал. Всегда плотно задёрнутые шторы малометражной однокомнатной квартиры, где Тушин жил один, телевизор, чай, книги, спокойный и немногословный хозяин, по счастливому стечению обстоятельств оказавшийся другом её отца, который пришёл на вокзал искать пропавшего товарища, а нашёл Настю.

Был погожий осенний день, и девушка стояла у подъезда, щурясь на непривычно яркое солнце. На ней была старая куртка Тушина – вся собственная одежда на осень и зиму осталась дома. О возвращении в Москву не могло быть и речи. Её нынешнее убежище казалось достаточно безопасным – во всяком случае, особого выбора пока не было.

Истосковавшаяся за долгие недели вынужденного затворничества Настя выпросила наконец у Тушина адрес семьи Михеевых в Красногорске. Он неодобрительно относился к её идее встречаться с Катей-Кэтрин, тем более что и сама Настя не могла вразумительно изложить план действий, но скрепя сердце отпустил её, взяв с неё слово не совершать безрассудных поступков, к каковым он относил стрельбу в баре, не впутываться в глупые истории и вернуться в Павелецк до темноты. Настя пообещала выполнить эти условия.

И вот она стояла на автовокзале, рассматривая расписание маршруток на Красногорск.

Доехала она быстро и без приключений. Найти нужную улицу в небольшом Красногорске не составило труда, а времени рассмотреть до малейшей чёрточки все имевшиеся в квартире Тушина фотографии дочери Степана Константиновича Михеева у неё было достаточно.

Настя остановилась напротив нужного подъезда, в нерешительности огляделась по сторонам, потом нашла нужное окно на четвёртом этаже. Окно ничем не отличалось от соседних. На покосившейся деревянной скамейке у подъезда сидели несколько древних старух и обсуждали между собой последние новости на уровне дома и подъезда.

Услышав звук подъезжающего автомобиля, Настя едва успела отскочить с проезжей части на детскую площадку. На большой скорости, с которой едва ли кто ездит по дворам, к подъезду подрулил блестящий чёрный «Оппель-Кадетт», обдав Настю грязью из лужи, ворвался на тротуар, резко затормозил и остановился под осуждающими взглядами старушек на лавочке. Из него вышли высокий американец в военной форме и темноволосая девушка в светлой куртке, на высоких каблуках, с миниатюрной сумочкой в руке. Под руку они вошли в подъезд, и дверь за ними громко захлопнулась.

Ошибиться Настя не могла.

Это была Екатерина Михеева.

Стоило ли сюда приезжать, чтобы убедиться в правоте Тушина?

Настя развернулась и пошла к автовокзалу.

***

– «Звёздно-полосатый орёл простёр свои хищные крылья над нашим Красногорском…»

– По-моему, лучше «распростёр», а не «простёр»…

– А мне кажется, и так хорошо…

С наступлением осени собираться на школьной крыше стало сыро и холодно. Володя, Валера и Катя переместились на застеклённую веранду кафе «Альбатрос». Столик в углу стал их излюбленным местом встреч – здесь громко играла музыка, и случайным посетителям кафе не было слышно, о чём говорят собравшиеся.

Недовольство громче всех высказывала Катя, но и все остальные жаждали большего. За прошедшие несколько месяцев их деятельность ограничивалась тем, что они сделали несколько тиражей рукописных листовок, переписали их от руки и в ночное время расклеили по городу, да ещё пару раз сделали на заборах надписи «Янки вон из России» и «Yankee go home» – по-английски. Тексты воззваний обсуждались здесь же, в кафе, под ними и под надписями стояла подпись «КС», которая в реальности не означала ничего, а просто была выдумана как красивая и загадочная аббревиатура.

Катин замысел завести связи среди американцев удался, однако реальной пользы приносил мало, и ситуация её уже стала раздражать. Единственным плюсом здесь были деньги, в том числе от концертов в Красногорске и Павелецке, на которые были куплены ноутбук и лазерный принтер, стоявшие теперь в квартире Шмакова и использовавшиеся для печати листовок – дело пошло быстрее и проще, чем когда их переписывали от руки. Обсуждение текстов происходило здесь же, в «Альбатросе».

Но этого было явно недостаточно.

…С такими мыслями Катя шла в очередной раз домой, размахивая сумочкой и громко стуча каблуками по осеннему тротуару. Старухи на лавочке о чём-то ворчали, но, заметив Катю, одна из них осеклась на полуслове.

– Вон шлюха американская пошла, – сказала она нарочито громко, чтобы Катя её слышала.

Катя с силой хлопнула дверью подъезда, через две ступеньки пробежала по лестнице до четвёртого этажа, так же хлопнула дверью квартиры и под недоуменным взглядом матери, не снимая сапог и куртки, метнулась к себе в комнату, быстро провернув ключ на два оборота. Она ударила ногой по выключателю музыкального центра, и радио заиграло на полную громкость голосом второсортной эстрадной певички, чтобы никто, даже мать, не слышал, как плачет Катя, упав на колени возле дивана, уткнувшись лицом в подушку и обхватив её руками.

…Она поднялась, присела на край дивана. Сняла один сапог с ноги и не глядя швырнула его в пространство. Пролетев через всю комнату, сапог ударился о запылённую книжную полку и упал на пол. Рядом на пол упала старая пухлая записная книжка, раскрывшись где-то посередине.

Катя встала, подошла, взглянула на страницы, которых уже несколько месяцев не касалась ничья рука.

Это была записная книжка её отца.

Она раскрылась на букве «Т». На несколько секунд Катин взгляд приковал адрес Тушина Фёдора Ивановича, обведённый красным карандашом.

Ей вдруг стало странно, что отец не взял записную книжку с собой. Она была совершенно уверена, что он уехал летом в Москву к своим товарищам и не собирался возвращаться в Красногорск. Однако записная книжка с его пометками лежала здесь. Катя пролистала её. Фамилия Тушина была ей известна. Кроме него, она нашла ещё одну знакомую фамилию, тоже выделенную, правда, зелёным карандашом – Пахомов Филимон Андреевич, Москва.

Тогда впервые мелькнула у неё шальная мысль о поездке в столицу.

Катя внимательно просмотрела всю книжку, но больше похожих карандашных пометок не нашла.

Она досадовала на собственную недогадливость. Она же только сейчас сообразила проверить контакты Степана Константиновича – самый лёгкий и простой способ выйти, как говорил Шмаков, на более высокий уровень. Пахомов, правда, жил далеко, в Москве, но Тушин – в Павелецке, совсем рядом.

Но эта простая мысль была тут же омрачена другой. Допустим, она даже найдёт товарищей отца. Поверят ли они ей теперь, когда о ней уже сложилась нехорошая слава? Тем более если ей не доверяли даже в самом начале, когда не позвали с собой.

Надо было посоветоваться.

Она уменьшила громкость музыкального центра, взяла сотовый телефон и набрала номер Владимира Шмакова.

***

Настю грызла тоска и осознание бессмысленности собственного существования, полного отсутствия какой-либо перспективы.

Здесь, в Павелецке, её никто не искал и никто не трогал, Тушин из дома не выгонял. Рука зажила. Никто не мешал жить в этой квартире и дальше.

Дальше – сколько? До старости?

Пока заживала рана, она ждала хотя бы выздоровления.

Теперь она не ждала ничего.

Один героический порыв закончился ничем.

После поездки в Красногорск Настя всё чаще уходила на природу, за город, в поле, и могла часами просиживать на поваленном дереве, глядя вдаль, на унылые осенние пейзажи, на тягуче и неторопливо ползущие по небу тяжёлые облака.

Как былинка в поле на холодном осеннем ветру…

В тот хмурый день, похожий на другие, она точно так же возвращалась в квартиру Тушина. Ещё с площадки она услышала голоса. Фёдор Иванович был не один. Радостно взволнованный, он открыл ей дверь и жестом пригласил в кухню.

За кухонным столом сидели двое незнакомых ей молодых людей и… Катя Михеева. Настя застыла на пороге.

– Проходи, проходи, – как в тумане, услышала она голос Тушина. Он придвинул ей табуретку. – Познакомься с товарищами, – он нарочно сделал ударение на последнем слове. – Владимир. Валерий. Екатерина. А это Анастасия, дочь моего старого друга.

Настя по очереди пожала руку каждому из сидевших за столом, на секунду дольше задержав в ладони тонкие пальцы Кати.

– А я думала… – только и сказала она.

– Все думали, – не моргнув глазом, кивнула Катя, – и пускай дальше думают, ладно? Такой вот маскарад. Настя, ты присаживаешься, чего стоишь-то?

Настя опустилась на табуретку.

– Вот ребята группу создали в Красногорске, – сказал Тушин, возвращаясь на кухню и обращаясь к Насте, – «КС» называется. Листовки выпускают, множительная техника есть.

– Ноутбук и принтер, – с гордостью вставил Макушин.

– Но я, собственно, не только об этом, – продолжал Фёдор Иванович, – дела, братцы, таковы. Вероятнее всего, Степан Константинович Михеев действительно пропал без вести, а не уехал налаживать контакты, как мы предполагали. Да, Катя, к сожалению, это так, повод для беспокойства есть, и повод серьёзный. Дело в том, что позавчера, ещё не зная о вашем существовании, я звонил с Главпочтамта в Москву, Филимону Андреевичу Пахомову.

– А насчёт меня?... – робко спросила Настя, не закончив фразу.

– Насчёт тебя тоже, но насчёт тебя разговор, как понимаешь, не телефонный, как и насчёт всего остального. Я и звонил-то не из дома. Про тебя намекнул, понял он или нет, не знаю, но будем говорить при личной встрече. Родители всё-таки волнуются, хотя отец и брат, думаю, должны быть сильно злы на тебя. Такие вещи без спросу не берут, сама понимаешь. Ну да ладно, что сделано, то сделано. Так вот, Михеев уехал из Москвы в середине, возможно, в двадцатых числах июня – Филимон Андреевич точно не помнит. Но точно в июне. С тех пор он у Пахомовых не появлялся. Собирался, как сказал Пахомову, ко мне, но у меня тоже не появлялся. Конечно, у него могли измениться планы, но это было в июне. Сейчас конец октября.

Он сделал паузу, но никто не перебивал. Тушин опустил взгляд, стараясь не встречаться глазами с Катей, и продолжал:

– С июня, как я понимаю, Степана Константиновича ни живым, ни мёртвым никто не видел. Подчёркиваю: ни живым, ни мёртвым. Это не повод предполагать самое худшее, но повод для серьёзной тревоги. Но звонил я Пахомову не только по этому вопросу. Надо, как понимаете, каким-то образом координировать наши действия – я не имею в виду даже здесь собравшихся. Здесь собравшиеся, как я понимаю, с сегодняшнего дня представляют единую группу. Я не спросил только мнения Анастасии Филимоновны.

– Конечно, – ответила Настя. Поворот событий был для неё неожиданным.

– Так вот, с Филимоном Андреевичем связаться стоит, и, насколько я понял, не только с ним, но и с его сыном Евстигнеем. Сразу оговорюсь, что-то я мог понять не так, прямым текстом такие вопросы не обсуждаются. Речь идёт о том, чтобы поехать в Москву для личного контакта. Конечно, не сразу сейчас, нужно всё обдумать, но, скажем, в ноябре. До сегодняшнего дня, пока я не знал о вашем, ребята, существовании, я собирался в Москву сам. Но теперь я буду звонить Пахомову ещё раз, поскольку обстоятельства изменились. И я не вижу лучшей кандидатуры для этой поездки, чем Екатерина Степановна Михеева. Будут на этот счёт другие мнения?

– Полностью согласен, – сказал Валерий.

– А ты сама что скажешь? – спросил Владимир.

– Конечно, поеду, – вдруг ответила Катя, и глаза её отчаянно блеснули впервые за всё время их разговора.

– А как расшифровывается «КС»? – спросила Настя, постепенно осваивавшаяся с изменившейся обстановкой.

– Да никак, – с лёгким смущением ответил Владимир, – просто так придумали.

Когда они вышли в коридор, Тушин незаметно отозвал Катю в сторону.

– Хочу попросить у тебя прощения, – тихо сказал он, – за всё, что я о тебе думал.

– Да что Вы, Фёдор Иванович, – махнула рукой Катя, – Вам спасибо. Спасибо за доверие, за всё спасибо.

Глава шестая

«До конца сентября, Томас, до конца сентября…»

Можно подумать, он не видел в контракте строчек о том, что в случае необходимости дальнейшего выполнения задач контракт продлевается автоматически. Видел. И подписал.

Небо было затянуто тучами, из которых сыпались мелкие белые крошки. Они были даже не очень холодные и таяли, попадая на землю, на ладонь или на рукав, и это было красиво и интересно. Почти как на рождественской открытке. Снег кружился в воздухе, снег падал с небес на американскую военную базу “Silver Star”, оборудованную на территории бывшего пансионата «Серебряная звезда» в черте города Красногорска, который в совсем уж незапамятные советские времена принадлежал комбинату «Красногорскхимпром».

Томас Дженкинс, двадцати девяти лет, видел снег впервые в жизни.

В тот вечер, заняв у кого-то из коллег спутниковый телефон, он говорил по спутниковой связи с Элизабет, дождавшись вечера, чтобы дома в это время не было слишком раннее утро – она не любила просыпаться раньше одиннадцати.

– Ты обещал вернуться месяц назад! – раздражённо кричала Элизабет в трубку, лёжа в бунгало на пляже под жаркими солнечными лучами Флориды и вцепившись накрашенными ногтями в блестящий корпус дорогого мобильника. В другой руке она держала бокал мартини со льдом. А здесь, в Красногорске, второй день шёл снег, и уже не таял, а ложился на пожухшую траву, и был он уже не такой красивый, как вчера, а противный, холодный и колючий. – Месяц назад! И теперь ты мне звонишь и заявляешь, что вернёшься неизвестно когда! За этот месяц ты впервые удосужился позвонить! Мне это нужно? Иди к чёрту!

– Дорогая, у меня контракт…

– Иди к чёрту со своим контрактом и со своей командировкой! Можешь не торопиться!

Последовали короткие гудки. Где-то там, за океаном, за тысячи километров от захолустного Красногорска, девушка в бикини, капризно сложив губки бантиком, нажала на сотовом телефоне кнопку «отбой».

– Эй! А платить за разговор с Соединёнными Штатами кто будет? – это был голос хозяина спутникового телефона. Томас не глядя выложил на стол смятую бумажку в пятьдесят долларов и пошёл прочь.

…Он заказал в баре на двоих с приятелем бутылку крепкого коньяка. Приятель пьянел быстрее Томаса.

– Ну и забудь, – утешал он, – другую найдёшь. Все бабы – шлюхи. Уверяю тебя, что она нашла кого-нибудь на следующий день после того, как ты покинул Флориду.

– Возможно.

За соседним столиком сидели двое, и выпивали они явно уже давно.

– Вот скажи, ты из какого штата? – спрашивал один другого.

– К-калифорния, – запинаясь, отвечал тот, а его собеседник продолжал наполнять бокалы.

– А я из Луизианы. Вырос в Новом Орлеане. – Почти земляк, подумал Томас, тоже с побережья Мексиканского залива. На вид ему было чуть больше двадцати лет. Томас начал прислушиваться к разговору. – Новый Орлеан! Столица джаза! Миссисипи! Озеро Понтчартрейн! Ты помнишь ураган Катрина в 2005 году? Если и помнишь, то наверняка по телевизору видел. А я вживую, понимаешь? Я тогда тинэйджером был. Во время этого урагана мой город был полностью затоплен. И знаешь почему?

– Наверное, потому что это был тропический шторм, – многозначительно изрёк калифорниец.

– Не поэтому! – его собеседник ударил кулаком по столу. – Ты помнишь, кто тогда был Президентом Соединённых Штатов?

Этот вопрос вызвал затруднение у пьяного калифорнийца. Идиот, подумал Томас. Он-то помнил всех Президентов Соединённых Штатов за последние пятьдесят лет.

– А я тебе скажу, – продолжал новоорлеанец. – Президентом был Джордж Буш-младший, дебил с феноменально низким уровнем IQ.

Томасу не понравились такие высказывания в адрес Президента, хотя и бывшего, но он решил не вмешиваться в беседу двух изрядно выпивших людей.

– Ты помнишь, что тогда шла война в Ираке?

– У меня брат там был, – ответил калифорниец. – Подорвался на мине, которые расставляли эти уроды. Вернулся без ноги.

– Город, где я родился, защищает от наводнений дамба, – уроженец Луизианы говорил взволнованно, но речь его стала более связной. – Защищала всегда. Но дамбу нужно было укреплять. И Корпус военных инженеров предупреждал Президента, что дамба может не выдержать. Как раз из-за войны в Ираке в тот год не хватило средств на её ремонт. И она не выдержала.

Он сделал большой глоток из своего стакана.

– Нас бросили, ты понимаешь, просто бросили на произвол судьбы! – почти кричал он в лицо своему собеседнику. – Хотя все знали, что на город идёт тропический шторм, никто не потрудился даже вывезти людей! У кого были машины, те уехали, и то не все! Ты представляешь себе, что такое был Новый Орлеан? Там три четверти населения были бедняки и афроамериканцы. Когда ещё не было политкорректности, их называли просто неграми. Там под водой остались негритянские кварталы. – Последние две фразы он произнёс тише, оглянувшись, не обвинит ли его кто-нибудь из присутствующих в неполиткорректности, и было ясно, что в трезвом виде он никогда не осмелился бы произнести эти слова. – Люди потеряли всё, понимаешь, всё потеряли!

– Ты же белый, – возразил его собеседник.

– Белый. А толку? Я тоже там был. Люди сутками сидели на крышах без питьевой воды, те, кто укрылся на стадионе – это вообще был ад. Там хозяйничали бандиты, которые могли тебя зарезать за просто так. А по улицам плавали мародёры и грабили брошенные магазины. Кто не пережил – не поймёт. До сих пор никто не знает, сколько там погибло народу. Мой город, мой Новый Орлеан просто отдали на растерзание бандитам и крысам. И ведь предупреждали, всех ведь предупреждали! Твари!

Он снова выпил и внезапно перескочил с Нового Орлеана на современность.

– Ты думаешь, зачем мы здесь? Зачем нас сюда послали?

– Бороться с терроризмом, – сказал калифорниец. Он, похоже, был не в состоянии вести аргументированный спор и отвечал односложно на длинные тирады всё более распалявшегося новоорлеанца.

– Кому это надо? Тебе? Мне? Вся эта борьба с терроризмом – сплошное надувательство. Мы никому здесь не нужны, ни своему правительству, ни местным. Они нас сюда не звали. Я тебе открою секрет – вся борьба с терроризмом – пшик! Она никому не нужна. Нет никаких террористов. Да, мы здесь получаем деньги. Деньги? Копейки! Может, больше, чем платили бы в Штатах, но всё равно копейки!

Он говорил уже очень громко, привлекая внимание всего бара.

– В окно посмотри!

Все посетители бара невольно повернули головы к окну.

– Вы знаете, что это такое на улице! Это снег! Ты когда-нибудь видел снег? – спросил он у калифорнийца.

– Не видел.

– И я не видел! Я вчера спросил у своей русской знакомой, часто ли в этой стране бывает снег, и она ответила, что не видела его уже полгода! Вот! А теперь слушайте все, что я вам скажу! Снег – это не просто белая холодная дрянь, которая падает с неба. Снег – это белая смерть! Вот так! Белая смерть! Мы здесь все замёрзнем!... Сдохнем… все!...

Томас круто поднялся с места, подошёл к соседнему столику и отвесил звонкую пощёчину новоорлеанцу. Повернувшись к залу, он громко отчеканил:

– Джентльмены, я никому не позволю здесь оскорблять правительство и народ Соединённых Штатов Америки, – и возвратился на своё место.

За одним из дальних столиков шёпотом спорили на пятьдесят долларов, начнётся ли сейчас драка.

Драки не получилось.

Разрыв с Элизабет Томас переживал ровно три дня.

На очередных президентских выборах в ноябре 2012 года Томас, как законопослушный гражданин Соединённых Штатов, отдал свой голос за кандидата от Демократической партии Хиллари Клинтон. Она была переизбрана на второй срок, что означало продолжение “Russian adventure” – «русской авантюры». Хотя избрание кандидата от республиканцев означало бы то же самое…

***

– Ты что, не помнишь, какой завтра день?

– А какой? – спросил Евстигней.

– Завтра же седьмое ноября! Девяносто пятая годовщина Октябрьской Революции!

Евстигней и действительно об этом забыл.

– И как ты собираешься отмечать эту дату?

Кустиновский посмотрел на него с удивлением.

– Конечно же, пойду на праздничную демонстрацию.

– Это опасно? – в отношении Константина этот вопрос был, конечно, глупым, но в данном случае, как считал Евстигней, он собирался подвергнуть себя совершенно бессмысленному риску.

– Конечно нет! Она же разрешена властями!

– Разрешена? – Евстигней был удивлён. – А кто там будет? – он вдруг вспомнил лысого краснолицего лидера коммунистов, выступавшего по телевидению в июне, и не преминул поинтересоваться про него.

– А как же! И он будет. Он организатор шествия. Но он предатель, мы с ним в колонне не пойдёт. Олег сказал, что мы формируем свою колонну. И это правильно.

– Но как же тогда вы идёте на одну и ту же демонстрацию? И самое главное – лидер, который выступал за согласие и примирение с американцами, как же он терпит Малашенко, который выступает за национальную независимость?

Ответов на эти вопросы у Кустиновского не было.

…Колонна манифестантов двигалась по мостовой от Триумфальной площади в сторону центра. Евстигней стоял среди таких же зевак на тротуаре Тверской улицы и через милицейскую цепь искал взглядом в толпе Кустиновского. Впереди молодёжной колонны он увидел коротко стриженного человека в кожанке, лет двадцати пяти-тридцати, с мегафоном в руках, и сразу понял, что это и есть Олег Малашенко.

Прежде чем он нашёл глазами Константина, взгляд его выхватил в толпе ещё одно знакомое лицо в крайнем ряду справа.

Это был Антон Ступенков.

Они не виделись с лета, ничего друг о друге не знали, и Евстигней всё-таки испытал некоторое облегчение от того, что Антон нашёл тех, кого искал. Хотя тех ли?...

Потом он увидел Кустиновского.

Тот стоял в первом ряду, почти рядом с Малашенко, и держал в руках огромное красное полотнище с чёрной эмблемой организации. Даже странно, что Евстигней не заметил его сразу.

Константин его не видел.

Около Евстигнея суетился мужичок средних лет с видеокамерой, похожий на журналиста, хотя, в отличие от большинства из них, на его камере не было указано название телекомпании. Он свободно проходил по обе стороны оцепления, видимо, он был не первый раз на подобных мероприятиях, его уже знали и пропускали беспрепятственно. Когда внутрь оцепления попытался пройти Евстигней, чтобы получше рассмотреть колонну, его в грубой форме послали к турникетам.

Через турникеты Евстигней не пошёл.

Человек с камерой подошёл к колонне совсем близко и стал снимать участников шествия. Ему что-то кричали, но в шуме и гаме Пахомов не разобрал, что именно. Зато он хорошо видел, как журналист навёл камеру на Константина и дольше других задержал объектив на его лице.

– Братья и сёстры! – гремел над улицей голос кричавшего в мегафон Малашенко, и ветер нёс его по ноябрьской Москве. – Сегодня, в славный день седьмого ноября, в день девяносто пятой годовщины Великой Октябрьской Социалистической Революции, мы, молодые патриоты, собрались здесь, чтобы вспомнить подвиг наших великих предков, мы собрались, чтобы сказать наше решительное «Нет!» грязному американскому сапогу, который уже пять месяцев топчет нашу родную землю…

Малашенко говорил на одном дыхании, и из первого ряда колонны за ним с восторгом наблюдал Кустиновский.

«Насчёт остального неизвестно, а вот ораторские способности у него точно есть», – отметил про себя Евстигней.

Он медленно шёл вдоль улицы, равняясь на скорость движения колонны и задерживаясь, когда колонна останавливалась, чтобы кричать лозунги, которые он не всегда мог разобрать. Он наблюдал за Кустиновским, Ступенковым и особенно за Малашенко и пытался убедить себя в том, что Шурик и Славик неправы, что их подозрения безосновательны, что Малашенко – искренний и пламенный борец. Но, как он ни старался доказать себе обратное, сомнения не исчезали.

Шествие завершилось митингом на Театральной площади, пройти на который тоже можно было только через турникеты. Евстигней сидел на скамейке в стороне, между памятником Карлу Марксу и фонтаном, и хорошо слышал речи и лысого лидера, выступавшего одним из первых, и Малашенко. Как и следовало ожидать, говорили они прямо противоположное, а Малашенко ещё и заклеймил лысого за оппортунизм.

Митинг шёл уже час, несмотря на мороз, но шёл, видимо, к концу. Под музыку из динамиков люди начали расходиться. Евстигней достал сигареты и закурил. Можно было идти домой или попытаться найти здесь Константина, если он ещё не ушёл, так как турникеты уже сняли.

В этот момент взгляд его упал на грузовик, служивший трибуной митинга, который он видел со спины. Внизу стоял Малашенко, а по деревянным ступенькам, держась за перила, спускался улыбающийся лысый лидер. Сойдя вниз, он крепко пожал руку Малашенко. Вместе они пошли вправо, о чём-то беседуя.

Евстигней не слышал, о чём они говорили, но они были вместе.

***

Кате не удалось достать билет до Москвы – они были раскуплены дней на десять вперёд. В железнодорожной кассе в Павелецке ей предложили только купейный билет до Рязани на поезд, уходивший поздно вечером.

– Бери, конечно, – сказал стоявший рядом с ней Тушин, – Рязань – это, считай, почти что Москва. Одна электричка до Казанского вокзала или до Выхино.

Так она и сделала.

Катя уже крепко спала на верхней полке купейного вагона и была ещё далеко от Москвы, когда стрелки часов отметили наступление двадцать седьмого ноября, а столбик термометра впервые за эту зиму пересёк рубеж двадцати градусов ниже нуля и продолжал падать вниз.

Пахомовым они с Тушиным позвонили с почтамта заранее. Поговорить удалось и с Филимоном Андреевичем, и с его сыном. В назначенный вечер Евстигней должен был ждать Катю в районе Краснопресненской набережной.

До Рязани Катя доехала без приключений, но дорога утомила её – она не привыкла ездить на поездах. Электричка на Москву оставалась одна, последняя, но времени было ещё достаточно, чтобы успеть на метро. Однако сев в вагон на станции «Выхино», она заснула практически мгновенно, проехала «Баррикадную» и проснулась только на «Тушинской», и то, наверное, потому, что что-то толкнуло её под бок, когда объявили название станции, созвучное с фамилией Тушина.

Катя вышла на платформу и долго разглядывала карманную схему метро, чтобы понять, где она находится и куда ей ехать.

В этот поздний час платформа была пустынна. Людей почти не было. Только в центре зала стоял молодой человек в куртке с капюшоном и теребил ремень своей сумки.

– Вы время не подскажете? – обратилась к нему Катя.

– Табло там, – кивнул он в сторону первого вагона.

Катя была в Москве впервые.

…Евстигней ждал этой встречи. Он даже хотел пригласить на неё Кустиновского, но у того уже несколько часов не отвечал телефон. Абонент находился вне зоны доступа. Учитывая образ жизни Константина, это не давало ни малейшего повода для беспокойства – скорее всего, он шатался где-то по подземным коммуникациям. Там-то всегда тепло. Вряд ли он так долго находился в метро. Хотя даже если бы Евстигнею удалось дозвониться, Константин нашёл бы повод не встречаться с ним сегодня – на этот вечер у него были другие планы.

На этот раз Евстигней Пахомов ошибался. Константин действительно находился в метро. Уже больше получаса он стоял в центре зала своей родной станции «Тушинская» и ждал человека, с которым договорился о встрече.

Человека, который никогда не опаздывал больше, чем на пять минут.

…Троллейбусные провода лопались от мороза, и, чертыхнувшись, Константин зашагал к остановке автобуса – идти до неё было не меньше десяти минут, а от метро он жил слишком далеко и не раз испытывал неудобства, когда опаздывал на последний троллейбус и ему приходилось идти от метро пешком. Так недолго было и опоздать на встречу.

Морозный пар стоял в подземном переходе «Тушинской», в пяти метрах было ничего не видно, и Константин подумал, что в таком тумане, наверное, хорошо уходить от преследователей. Хотя сейчас за ним вроде бы никто не следил.

В этот момент за ним действительно никто не следил.

В центре зала он был вовремя.

Мороз крепчал.

Глава седьмая

В красный цвет зимнего заката окрасилась Красная Пресня. Стемнело на удивление быстро, в бездонном небе зажглись звёзды. Загадочными блёстками переливался ставший рассыпчатым снег, и воздух, казалось, звенел от мороза. Москва-река замёрзла намертво, и как будто изогнутая ледяная лента протянулась через город. Над нею застыли каменные громады мостов.

Над столицей стоял устойчивый антициклон.

Когда поезд метро выныривает из тоннеля между «Коломенской» и «Автозаводской» и переезжает Москву-реку по метромосту, взгляду открываются три высотки на Нагатинской набережной, ещё в советское время построенные «лесенкой», окрашенные в голубые тона. Квартиры в этих домах стоят очень дорого.

Из окна одной из таких квартир смотрел на скованную льдом Москву-реку Олег Малашенко. Он был в комнате один. В квартире было тепло, негромко работал телевизор, диктор монотонно говорил что-то о международном контроле над российскими ядерными объектами.

Малашенко ждал других новостей. Сложив руки на груди, он прохаживался взад-вперёд по комнате, иногда приближался к окну, слегка отдёргивал занавеску и смотрел вдаль, на скованный морозом город. Из окна открывался широкий вид на Нагатинскую пойму.

На стене тикали антикварные часы. Малашенко поднял на них взгляд. Через пятнадцать минут у него была назначена встреча на «Тушинской», на которую он с самого начала не собирался идти. Будучи теплолюбивым существом, он вообще не собирался выходить на улицу в такую погоду. Этот вечер Малашенко планировал провести в обществе жены Оксаны, утончённой темноглазой красавицы со стройной фигурой и вьющимися иссиня-чёрными волосами, бывшей донецкой проститутки, приобретшей российское гражданство, московскую прописку и социальный статус благодаря удачному браку с ним.

В тревожном ожидании застыл каменно-ледяной город над рекой. Город назывался Москва…

Когда температура воздуха достигла минус двадцати пяти градусов, Коренев получил телефонограмму, что в связи с экстремальными погодными условиями военным и гражданским служащим США не рекомендуется покидать отапливаемых помещений, и их функции временно передаются соответствующим службам, находящимся в ведении Российской Федерации.

Оно и к лучшему, подумал Коренев, эти янки только болтаются под ногами. Любые более-менее серьёзные операции лучше проводить своими силами.

Американцев он недолюбливал.

А ведь зима ещё только начиналась. На календаре была даже ещё не зима.

***

Константин пришёл на встречу вовремя. А вот Малашенко опаздывал уже на пятнадцать минут, что было на него непохоже.

Двадцать минут. Тридцать.

Он как будто слышал удары – секунды отсчитывали то ли часы, то ли собственное сердце.

Тик-так. Тук-тук.

С назначенного срока прошло сорок минут. Малашенко не явился.

Константин шагнул в подъехавший поезд в сторону центра.

…Катя ехала назад, чтобы уж на этот раз не пропустить «Баррикадную». В полупустом вагоне напротив неё сидел тот самый молодой человек, у которого она спрашивала время.

Волею судьбы в этот поздний час один и тот же вагон Таганско-Краснопресненской линии московского метро мчал в сторону центра незнакомых друг другу Екатерину Михееву и Константина Кустиновского. Оба они вышли на «Баррикадной» и шли примерно в одном направлении к Дружинниковской улице.

В темноте высился белый силуэт Дома правительства. Над ним колыхался на ветру бело-сине-красный флаг. Огнями неоновых реклам манили витрины дорогих магазинов у самого выхода из метро.

Прокатившись до «Тушинской» и обратно, Катя уже немного опаздывала на назначенную встречу. Поскрипывал снег под её сапожками, она шла по тротуару, а прямо рядом с ней, не обгоняя, ехал тёмно-красный автомобиль с тонированными стёклами. Он возник откуда-то прямо возле метро, наверное, стоял там, и теперь ехал рядом с Катей, не отрываясь. Это было странно и страшно.

Незнакомец с «Тушинской» уверенно шёл метрах в пятидесяти впереди неё.

Когда позади остался поворот на улицу Заморенова, а с ним и последние торговые палатки, и впереди открылся неофициальный мемориал защитникам Дома Советов, погибшим на этом месте почти двадцать лет назад, в октябре 1993 года, Кате преградил дорогу милицейский патруль.

– Девушка, дальше нельзя.

– Почему? – возмутилась она. – Меня там ждут!

– Вас не могут там ждать. Район оцеплен. Антитеррористические учения.

– Но вот же молодой человек прошёл прямо передо мной!

Немолодой мужчина в штатском вытащил из кармана красную книжечку с тиснёными буквами «Федеральная Служба Безопасности».

– Это наш сотрудник, – сказал Коренев, давая понять, что разговор окончен. – Сказано вам, девушка, идите в обход. Обход по Заморенова.

Тёмно-красная машина проехала дальше по Дружинниковской, и Катя вздохнула с облегчением. Она пошла в обход, совершенно не зная Москвы, и было неудивительно, что в переулках и дворах она заблудилась. Найти обратный путь к метро тоже сразу не удалось, и пока Катя плутала по закоулкам Пресни, стало ясно, что на метро она опоздала. Перспектива провести ночь на улице в тридцатиградусный мороз её совершенно не радовала. Даже в тёплой обуви уже начинали неметь пальцы ног, нос и щёки она прикрывала шарфом, но это мало помогало.

Она, возможно, замёрзла бы в эту ночь на улице, если бы не чудо – найти в центре Москвы подъезд, запирающийся не на электронный домофон, а только на кнопочный кодовый замок, и с нескольких раз подобрать код по наиболее отполированным перчатками жильцов кнопкам действительно было настоящим чудом. Выход на чердак был закрыт на проволочку вместо замка и скрипучую железную щеколду. Воздух на чердаке был затхлый, но здесь было, по крайней мере, тепло. Окружающую темноту Катя разогнала слабым светом карманного фонарика, а через чердачное окошко лился холодный лунный свет.

Руки, ноги и лицо оттаяли за несколько минут пребывания в подъезде. Катя осмотрелась. Она не знала, во сколько точно открывается метро, но до шести утра решила переждать здесь. Одна створка была открыта, через неё внутрь шёл свежий воздух и холод, и девушка подошла к окошку, чтобы прикрыть его, но не до конца, и найти наилучший вариант, где ей расположиться, с точки зрения температуры в помещении и свежего воздуха.

Из окошка было хорошо видно съёжившиеся от холода, нахохлившиеся снежными шапками крыш дома, старые и новые, с тёмными окнами квартир и офисов и не гаснущими на ночь рекламами. Шпилем вонзался в ночное небо монолит гостиницы «Украина». И среди домов, извилисто петляя, спала подо льдом река, осёдланная Калининским мостом. Полная луна сияла во всём своём великолепии над спящим городом. Район лежал перед Катей как на ладони. Только машин было, пожалуй, многовато для ночного времени, а впрочем, подумала Катя, Москва – это же вам не Красногорск и даже не Павелецк. А вот эта дорога вдоль реки, по которой ползёт тёмная машина, наверное и есть Краснопресненская набережная, где они должны были встречаться. Но если туда не пускали – значит, Евстигней туда тоже не попал. Даже если он звонил ей, она была в метро. Надо будет позвонить ему с самого утра.

Людей у реки она заметила не сразу. Точнее, заметила только тогда, когда чёрный предмет, описав в воздухе дугу, приземлился на лёд. Катя поняла, что это была сумка на ремне, и представила, как она, уроненная кем-то через перила, сейчас пробьёт полынью и уйдёт под лёд.

Но лёд выдержал.

Хозяина сумки Катя увидела через мгновение, когда он занёс ногу над парапетом, чтобы прыгнуть вниз.

«Что он делает!» – чуть не закричала Катя, хотя с такого расстояния её, конечно, никто бы не услышал, – «Он же сейчас провалится! Если лёд выдержал сумку, это же ещё не значит, что он не проломится под человеком!»

Лёд был прочным, возможно, он выдержал бы и вес человека. Но прыгнуть неизвестный не успел.

Меньше чем через секунду на него навалились четверо, свалили на землю, заломили руки за спину и уложили лицом в снег.

«Антитеррористические учения!» – вспомнила Катя.

Но это были не учения.

Катя отпрянула от окна.

Пронзительно разорвал тишину звонок мобильного телефона, о котором она напрочь забыла.

– Чёрт знает что происходит с мобильной связью! – это был голос Евстигнея Пахомова. – До тебя третий час не могу дозвониться, ещё до одного товарища тоже не могу. Метро вроде закрыто уже. Ты извини, весь район перекрыт был, мы не смогли встретиться. Ты сама где?

– В районе Пресни, – ответила Катя, – на крыше, жду утра. На метро опоздала. И вообще…

– Ты извини, я выезжаю, как только метро откроется. Давай в шесть утра на том же месте?

– Нет, давай лучше в метро. Мало ли что. И не найти боюсь. И давай… давай как можно раньше.

– Ну как только метро откроется. В шесть утра на «Баррикадной» в центре зала. Идёт?

– Хорошо.

– …Мы прерываем наш выпуск для экстренного сообщения, – сказал диктор ночных новостей, и Малашенко весь напрягся, ловя каждое слово с экрана. – В один час сорок минут двадцать восьмого ноября в центре Москвы задержан террорист, предположительно собиравшийся взорвать представительство НАТО на Арбате или одно из зданий посольства Соединённых Штатов Америки. В настоящее время террорист обезврежен, его допрашивают сотрудники ФСБ. Ещё предстоит выяснить, были ли у него сообщники…

Теперь Малашенко мог спокойно идти спать. С чувством выполненного долга он нажал на пульте кнопку выключения телевизора. Новость сулила ему крупную денежную премию, а возможно, даже повышение по службе.

***

Сумрачный холодный рассвет смотрел в окно.

Катя сидела в квартире Евстигнея, тупо глядя на экран. Ей даже не хотелось спать. Телевизор непрерывно работал с семи часов утра, когда они вбежали в квартиру, и Пахомов резко щёлкнул выключателем, даже не сняв обувь. С самого утра комментаторы новостей смаковали подробности задержания Кустиновского. Слушать это было невыносимо.

Мобильный телефон Шурика всё утро был заблокирован. Не выключен или недоступен, как если бы он был в метро или на занятиях в университете, а именно заблокирован.

Евстигней набрал номер Славика. Автоответчик сообщил ему, что обслуживание абонента временно прекращено. То же самое.

Евстигней, как загнанный зверь, метался по квартире.

И должно же было так случиться, что именно в этот день приехала Катя.

– Может, мне вернуться пока в Красногорск? – спросила она. – Помочь я сейчас вряд ли чем смогу, буду только мешаться…

– Как раз наоборот, – сказал Евстигней, – будет лучше, если можешь, конечно, если задержишься в Москве подольше. Если не боишься, – добавил он. – Хотя тебе бояться нечего.

У него самого мысль скрыться, исчезнуть из города возникла сразу. Слишком многое связывало его с Кустиновским, слишком много они успели за эти месяцы…

Но, убеждал себя Евстигней, если бы Константин выдал его, они были бы уже здесь. Скорее всего, они были бы здесь ещё с ночи, ещё до того, как он узнал о случившемся от Кати. Он же не включал телевизор ночью, он спокойно спал до пяти утра, пока не поехал её встречать.

Но прошла уже почти половина суток, а всё было тихо.

Кухонные часы отбивали бесконечные минуты. Минуты складывались в ещё более бесконечные часы.

Тук-тук. Тик-так.

И Евстигней гнал прочь заполнявший его липкий противный страх. Кто-то должен был бороться здесь, в Москве.

Снова и снова он набирал номера друзей Константина, но они по-прежнему не отвечали.

Евстигней оделся и вышел на улицу. С неба падал лёгкий снежок, зима немного ослабила морозные клещи, в которые захватила столицу три дня назад. Было не холоднее минус двадцати.

Он несколько часов ходил по городу без определённого маршрута, прежде чем решился спуститься под землю, но сделал это не через тот люк, через который ходил обычно, и ему пришлось пройти лишнюю сотню метров по теплотрассе. Фонарь у него в последнее время был при себе всегда.

Могильная тишина стояла в «Треугольнике». Никаких следов пребывания кого-нибудь из завсегдатаев коллектора. Евстигней ждал часа два или три, укрывшись за трубой и погасив фонарь. Уши его готовы были уловить малейший шорох. Но слышал он только стук своего сердца, да где-то далеко капала вода.

Кап-кап. Тук-тук. Тик-так.

Евстигней хотел оставить товарищам записку, но подумав, отказался от этой мысли. Послание могли прочесть не те, кому оно было адресовано. Ему и самому, наверное, стоило бы держаться сегодня подальше от коллектора.

Стараясь не шуметь, он прошёл до знакомой шнырёвки, где они так часто собирались в неформальной обстановке. И здесь ничего не изменилось, и даже в углу стояла не успевшая запылиться пустая бутылка из-под джин-тоника, которую они с Константином распили три дня назад. Всё здесь как будто хранило тепло его рук, как будто Константин только что покинул своё подземное логово и вот-вот вернётся.

Не вернётся…

Не смей, одёрнул самого себя Евстигней. Вернётся. Не смей думать как о мёртвом. Он жив.

Будет на нашей улице праздник.

Он закусил губу.

Мозг Евстигнея рождал больше вопросов, чем ответов.

…Почему? Куда и зачем шёл Константин? Почему он не сказал об этом Евстигнею? Если не сказал Евстигнею, сказал ли кому-то ещё? Кому? Почему?

Ответов не было. Возможно, какие-то вопросы могли прояснить Шурик и Славик, но их телефоны молчали.

Молчали они и на следующий день, и через день. Сами товарищи тоже не выходили на связь, а найти их он не мог, так как не знал даже фамилий.

Но никто не беспокоил и Евстигнея.

Работал он теперь охранником в одном из столичных казино. Здесь часто гуляли американцы, они напивались до состояния невменяемости и вообще были отвратительны. Но это пока давало хоть какие-то средства к существованию – полгода спустя Евстигней понимал, что сложившаяся ситуация, видимо, задержится надолго.

В свободное время, понимая, что рискует, он тем не менее часами просиживал в «Треугольнике» или ходил по коллектору, надеясь услышать знакомые шаги. Но гробовая тишина была ему ответом.

Он снова остался один, почти на том уровне, с которого начинал.

На семейном совете было решено, что Катя задержится в Москве до начала января. У них будет достаточно времени, чтобы обсудить все вопросы, а после Нового года она отправится домой.

От Кати Пахомовы узнали и о судьбе Насти – телефонных намёков Тушина было явно недостаточно.

Катя поселилась пока в комнате сестёр Пахомовых, вместе с Леной, и спала на Настиной кровати.

– К основным вопросам перейдём через несколько дней, – сказал ей Евстигней в день её приезда. – Подожди, пока не могу собраться с мыслями. Сама понимаешь, потеряли товарища.

Опять «потеряли», оборвал он себя на полуслове. Не смей, Пахомов, не смей даже думать о живых как о мёртвых!

Поскольку связи с товарищами не было, несмотря на жёсткое условие приводить новых людей в коллектор только с общего согласия, Евстигней на свой страх и риск несколько раз сводил Катю под землю, учил её всему, что за считанные месяцы узнал сам.

И вот однажды холодным декабрьским днём он возвращался со смены. Световой день близился к минимуму, и когда Евстигней подходил к подъезду, было совершенно темно. Он вошёл в подъезд.

Внутри не горела ни одна лампочка, что было странно – бывало, лампочки перегорали или их разбивали подростки, но редко это случалось со всеми лампочками в подъезде одновременно.

Евстигней взялся за перила и двинулся по лестнице наощупь.

Едва он ступил на свою лестничную площадку и двинулся к квартирной двери, с верхнего лестничного пролёта на него бросились несколько человек, зажали рот, свалили на пол.

Борьба была недолгой. Через четверть минуты на сведённых за спиной запястьях Евстигнея защёлкнулись наручники.

Яркий свет фонаря ослепил глаза.

– Он? – спросил грубый мужской голос.

– Он, – ответил другой.

Евстигнею заткнули рот, завязали глаза, выволокли из подъезда и швырнули на дно автомобиля.

Сначала он пытался считать повороты, но очень быстро сбился и бросил это бесполезное занятие. Он смог понять только то, что похитители, число которых определить тоже не удалось, везли его в сторону центра Москвы.

Глава восьмая

Полковник Коренев курил и думал. Рабочий день давно закончился, но он не покидал служебного кабинета.

Пока он не мог сложить цельную картину и выяснить самый важный вопрос – столкнулся он с одиночными террористическими проявлениями или с хорошо организованной группой.

Он был бесконечно зол на американцев.

Эти уроды сделали самую большую подлость, на какую были способны – они отобрали у него Кустиновского.

Несколько месяцев работы Малашенко, плюс его сотрудники провели много часов на этом проклятом морозе – и всеми плодами их труда воспользуются эти чёртовы выскочки!

Американцы отправили Кустиновского в одну из секретных тюрем ЦРУ в Западной Европе, и даже Коренев не знал точно, куда именно.

А он сидел в Москве и складывал общую картину из лоскутков, как будто детскую головоломку из множества цветных кусочков..

Итак, июнь. Пахомова Анастасия Филимоновна, расстрелявшая группу американцев в баре. Скрылась в неизвестном направлении.

Жених Пахомовой – Ступенков Антон Васильевич. В августе месяце вступил в организацию к Малашенко. Пока ничем себя не проявил. В организации, по словам Малашенко, с Кустиновским тесно не общался. Кустиновский вообще держался в организации особняком и больше всех доверял её лидеру.

В первой половине декабря Ступенков был арестован по подозрению в пособничестве террористам.

На допросе он признался, что приходил к брату своей невесты Пахомову Евстигнею Филимоновичу с предложениями о совместной борьбе против американцев, но ни о чём конкретном они тогда не говорили, к тому же Пахомов отказался, заявив, что политикой не интересуется.

У него были близкие отношения с Анастасией Пахомовой, но он не видел её уже полгода, и где она находится, ему неизвестно.

Кустиновского Константина Вячеславовича он знает, неоднократно встречался с ним на собраниях и митингах у Малашенко, но близко не общались никогда.

Коренев снова и снова всматривался в машинописные строчки протокола.

Потом приказал доставить к нему Евстигнея Пахомова с соблюдением всех мер предосторожности, поскольку тот может быть вооружён.

Пока он ждал исполнения приказа, ему позвонили.

При осмотре подвала и чердака дома, где жил Кустиновский, на предмет обнаружения взрывчатых веществ и взрывных устройств ничего найдено не было.

Однако в самом подъезде на стенах было нанесено несколько надписей экстремистского содержания. Одна из них была тщательно затёрта. Содержание её – «Здесь живёт террорист Костик» – установила экспертиза. «Ничего нового», подумал Коренев. Но этажом выше была свежая надпись маркером, тем же почерком, возраст её составлял не более двух месяцев.

«Здесь были террористы».

Именно так, во множественном числе.

Почерк принадлежал Константину Кустиновскому.

Указание на группу террористов, подумал Коренев. С другой стороны, это могло быть пустое бахвальство Кустиновского в пьяном или трезвом виде.

Из Кустиновского американцам не удалось выбить ничего. Кустиновский молчал. Или – Коренев склонялся ко второму варианту – они просто не хотели делиться полученной информацией по причине конкуренции между ведомствами.

На всякий случай Коренев затребовал списки потока, на котором учился Кустиновский, и списки всех жителей дома от четырнадцати до пятидесяти лет. Это ничего не дало. Тогда он расширил второй список до жителей микрорайона. В обоих списках фигурировало одно имя, которое, конечно, могло быть случайным совпадением.

И там, и там он обвёл красным карандашом фамилию студента Александра Клементьева, девятнадцати лет, и приказал установить за ним негласное наблюдение.

Оно установило, что практически все вечера Клементьев проводил в пивном баре в компании своего друга, студента МГУ Вячеслава Никешина, проживавшего в районе проспекта Вернадского. Ни в какой незаконной деятельности оба они замечены не были, кроме разве что распития спиртных напитков и нахождения в нетрезвом виде в общественных местах, что явно не входило в компетенцию ФСБ.

Тогда к друзьям был подослан провокатор, который щедро поил их пивом и расспрашивал о Константине Кустиновском. Никешин Кустиновского не знал вообще, только слышал о нём, зато его хорошо знал Клементьев, они были приятелями, выпивали вместе, но никакими преступными планами Константин с ним не делился.

Через месяц Коренев распорядился снять наблюдение. Это была явно пустая трата времени.

Не больше дал и допрос Пахомова. Он честно признался, что сестра не появлялась дома с июня месяца, где она находится – он не знает.

Ступенков действительно приходил к нему в августе, говорил о политике, но он свернул разговор, потому что политикой не интересовался никогда и не собирается. У него своих проблем хватает. Он работает в охране, деньги зарабатывает. У него семья осталась в Калининграде. В Кенигсберге, поправился Пахомов.

Фамилий Кустиновского, Малашенко, Клементьева и Никешина он не слышал и никогда с этими людьми не встречался.

Через двое суток Коренев распорядился отпустить Пахомова, взяв с него подписку, что он немедленно сообщит, если ему станет что-либо известно о местонахождении сестры.

Он вызвал Малашенко и разложил перед ним шесть фотографий: Пахомова, Пахомовой, Ступенкова, Кустиновского, Клементьева и Никешина.

Малашенко, как и следовало ожидать, узнал только Кустиновского и Ступенкова.

И снова имена, фамилии и фотографии складывались и раскладывались в дьявольский пасьянс.

Всё сходилось к тому, что Кустиновский всё-таки был террористом-одиночкой. К тому же с его арестом взрывы на объектах прекратились.

Коренев захлопнул папку.

Мороз рисовал причудливые узоры на стекле кабинета, и снежинки описывали удивительный танец в темноте и падали на стекло. На улице в который уж раз за эту зиму было минус двадцать пять.

Пронзительный звонок телефона заставил Коренева оторвать взгляд от зимней сказки за окном.

«Кого ещё черти несут на ночь глядя?»

– Вас вызывает Берлин.

– Немцы?

– Американцы. База в Германии.

«Их только не хватало».

Щёлкнул коммутатор.

– Коренев слушает.

Услышав сообщение в телефонной трубке, он сразу изменился в лице…

***

Катя возвращалась в Красногорск в первой половине января, собираясь ещё раз приехать в Москву весной, месяца через три.

В городе она узнала, что Томас Дженкинс находится в госпитале в результате автомобильной аварии, случившейся в первые дни Нового года, причём по его собственной вине – что было довольно странно, машину он всегда водил великолепно и даже немного обучал этому Катю. Не говоря уж о том, что никогда не позволял себе нарушать правила дорожного движения, а тем более пить за рулём.

Тем не менее, комиссия пришла к выводу, что в аварии виновен Томас, а поскольку «Оппель-Кадетт» восстановлению не подлежал, стоимость его должен был возместить Томас из своего жалования. Сам он считал, что это несправедливо. В конце концов, могли бы и списать на нападение террористов, которого, конечно, не было, но в этом случае стоимость автомобиля была бы выплачена из бюджета.

Долговая петля всё туже затягивалась на шее Томаса.

Катя заметила, что из госпиталя он вернулся другим, более замкнутым, о том, что именно случилось с ним и с машиной, никогда не рассказывал никому. Произошла ли перемена из-за аварии, или из-за необходимости выплачивать крупную сумму, или из-за чего-то другого – она не знала.

Зато после возвращения Кати из Москвы пришёл черёд подземных коммуникаций Красногорска и Павелецка, которые они с Володей, Валерой и Настей теперь регулярно обследовали.

Дело Константина Кустиновского продолжало жить в далёком городке.

***

Шурик Клементьев шагал по Новинскому бульвару.

Пикет напротив американского посольства он увидел издалека, и издалека разглядел крупную фигуру Малашенко.

Среди плакатов, которые держали пикетчики, своей длиной выделялся один: «Свободу Константину Кустиновскому и Антону Ступенкову!»

«Тварь, – ускоряя шаг, подумал Шурик о Малашенко, – погубил человека и ещё политические очки на этом зарабатывает. Вот скотина».

Он злорадно подумал о том, каково Малашенко стоять в пикете на двадцатиградусном морозе.

Вторая фамилия на плакате ничего ему не говорила и тут же вылетела из головы.

…Шурик нашёл Евстигнея сам.

В один из дней в почтовом ящике он обнаружил записку, напечатанную на листе бумаги. Лист был сложен в несколько раз, и наверху от руки был указан адресат: «Е.П.».

Сердце его радостно заколотилось, когда он увидел этот листочек, и дрожащими от волнения пальцами он развернул записку.

Она гласила:

«Сегодня в 3 часа ночи приходи в обычное место.

Ш.»

«Ш.» могло означать только «Шурик», а «обычным местом» был, без сомнения, «Треугольник».

Но не было ли это ловушкой, в которую пыталась заманить его ФСБ?

Действительно ли автором записки был Шурик? И если да, писал ли он её добровольно?

Поразмыслив, Евстигней решил идти.

В три часа ночи он был в «Треугольнике». Там было пусто. Подождав минут пятнадцать, Евстигней решил уходить, заглянув напоследок в шнырёвку – может быть, имелась в виду она?

Но стоило ему развернуться, как из-за хитрых сплетений труб возник Шурик. Он был один.

– Здравствуй, – сказал он, пожимая руку Евстигнея. – Извини, что не выходил на связь. Со мной всё в порядке, со Славиком тоже. Просто решили на некоторое время залечь на дно. За нами была слежка, сейчас вроде сняли.

– Я вам звонил по несколько раз в день, у вас телефоны были заблокированы.

– Старые номера забудь, я их сам уже не помню, в том числе свой. Тебе советую сделать то же самое.

И он продиктовал Евстигнею на память новые номера мобильных телефонов – Славика и свой. Евстигней запомнил их, не записывая.

– Меня забирали в ФСБ, – сказал он, когда они уже сидели в шнырёвке, – отпустили.

– Странно, как они вышли на тебя, – прокомментировал Шурик, выслушав подробный рассказ Евстигнея, – если бы у них было что-то серьёзное, они бы тебя так не отпустили. И всё-таки как-то они тебя нашли.

– Послушай, – решился наконец Пахомов задать давно волновавший его вопрос, – ты знал о том, куда собирался в тот вечер Костик? Или Славик знал? Куда, с кем, что собирался делать, с кем обсуждал? Может быть, с кем встречался или созванивался накануне. Мы не можем быть спокойны, пока не найдём ответов на эти вопросы…

– Проще говоря, ты думаешь о том, кто предатель? – спросил Шурик напрямую.

– Да.

Шурик помолчал.

– Хорошо. Я расскажу тебе то, что знаю. А ведь предупреждали его… – вздохнул он.

Немой вопрос застыл в глазах Евстигнея.

– Накануне вечером Костику звонил Малашенко.

– Малашенко?...

– Да, тот самый, Олег Малашенко, председатель радикальной молодёжной организации, про которого Костик нам всем уши прожужжал, какой он хороший и героический, – Шурик затянулся сигаретой, – по-моему, у них были какие-то совместные дела, в которые нас он не посвящал.

Красные пятна проступили на бледных щеках Евстигнея. Он молчал, потрясённый. Несмотря на все прошлые подозрения и даже на сцену, виденную седьмого ноября, такого поворота событий он не ожидал.

– Я надеюсь, – подвёл итог Шурик, – теперь ты не сомневаешься, кто такой Малашенко и стоит ли с ним иметь дела.

– Конечно, – только и смог сказать Евстигней.

– Проблема в другом. Как видишь, они нашли и тебя, и меня, и Славика, хотя никто из нас троих ни разу не был у Малашенко, мы не знакомы. Хотя и не докопались ни до чего. Сперва я грешил на Костика, но ему известны не только наши фамилии, но и вся наша замечательная деятельность. А мы с тобой живём дома и прохлаждаемся в коллекторе. Значит, Костик нас не сдавал. Можно, конечно, допустить, что Костик разболтал Малашенко про нашу компанию – язык у него без костей, сам знаешь. Но, во-первых, скорее всего, он этого не делал, по крайней мере, сам он всегда говорил, что наших имён никому не называл. Во-вторых, это тоже имело бы более серьёзные последствия. Значит, что-то ещё, понимаешь? Такое впечатление, что ФСБ слышала взрыв, да не знает, где он, – пошутил он.

– А в измене Малашенко ты абсолютно уверен? – спросил Евстигней, пытаясь найти слабое звено в логической цепочке товарища, словно цепляясь за последнюю надежду.

– На сто процентов, – ответил Шурик. – Но, поскольку многое ещё неясно и неизвестно, когда прояснится, предлагаю временно не заниматься ничем, кроме листовок и надписей на заборах. Опасность велика. Серьёзную деятельность временно заморозим. Это не только моё мнение.

С логикой Шурика Евстигней не мог не согласиться.

– Да, – спросил он в конце, – если, конечно, не секрет… Как твоя фамилия?

– Не секрет, – просто ответил Шурик, ни капли не смутившись. – Я думал, ты знаешь. Клементьев.

***

Международный телефонный звонок разорвал тишину в квартире Пахомовых. Трубку сняла Мария Александровна.

– Тебя. Женя, – сказала она сыну.

– Привет, – сказал Евстигней в трубку.

– Привет, – голос Жени дрожал, хотя она изо всех сил пыталась скрывать волнение, – Евстигней, с тобой хочет поговорить мой брат Ваня. Очень срочно.

Это было немного странно. Младший брат Жени учился в старших классах, разница в возрасте у них с Евстигнеем составляла пятнадцать лет, они никогда тесно не общались, общих интересов у них не было, и Ваню Евстигней видел всего несколько раз в жизни.

– Хорошо, давай.

– Привет, Евстигней, это Иван, – сказал до боли знакомый голос в трубке, который Пахомов узнал бы из тысячи.

Но это не был голос брата жены.

Конец первой книги

Продолжение следует