Антиглобализм

А теперь взгляд на проблему «Ковид» ученого-биолога

Так называемую «мировую пандемию коронавируса» вряд ли следует считать главным событием 2020 года, однако именно она стала основной темой информационной повестки и, несомненно, существенным фоном, на котором разворачивались события, в том числе и более значимые. Впрочем, говоря об эпидемии или пандемии 2020 года, следовало бы развести два разных явления: собственно, само вирусное заболевание как объективную реальность, не зависящую от её восприятия общественным сознанием, и «мировую пандемию» как феномен, существующий в информационном пространстве и массовом коллективном сознании и на самом деле вполне самостоятельный и автономный от физической реальности. Проблема в том, что эти два явления существуют практически независимо и развиваются каждое по своим законам, но при этом на практике различить их и отделить одно от другого крайне сложно, потому что информационный фантом едва ли не полностью закрывает собой картину физической реальности и практически исключает возможность доступа к ней. Таковы законы современного информационного общества, в котором информационный образ события становится самостоятельным действующим фактором, подчас намного более значимым, нежели само событие.

Без малого четырнадцать лет назад, в апреле 2007 года мы уже обращали внимание на этот феномен в статье «Постиндустриальный симулякр: добро пожаловать в ролевую игру», опубликованной в журнале «Философия хозяйства». В частности, мы ещё тогда отмечали: «Раньше информация о каком-то событии соотносилась с этим событием и могла быть оценена как правдивая или ложная. Теперь ситуация иная. Та или иная информация – сама по себе есть событие. Теперь быть – значит прежде всего существовать не в физическом мире, а в информационном. <…> Отсюда вывод: грань между информацией и дезинформацией исчезла. Истинность или ложность информации при переходе социального бытия в информационный мир нечем оценивать. В рамках постмодернистского мира языковой знак обозначает лишь сам себя, а смысл текста заключён не в нём, а в контексте его прочтения. То же самое можно сказать об информации. Её бытие есть самодостаточная данность. Информация о событии – и есть само событие. То, что осталось за пределами информационного освещения, не имеет значения для социального бытия и его можно считать не произошедшим. И напротив, если что-то подхвачено информационной волной как факт, то действие этой информации не зависит от того, имел ли место факт в физической реальности. Само по себе информационное освещение уже сделало его фактом. Есть только поток информации, формирующий социальное сознание. Если два противоположных потока сталкиваются, «истина» становится категорией вероятностной, а соотношение вероятностей будет определяться соотношением интенсивности этих потоков». Если тогда данное замечание могло быть воспринято как некая социально-философская метафора, то нынешняя эпидемия – не самого вируса, а массового психоза по его поводу – даёт все основания принять его в самом непосредственном и буквальном смысле.

В самом деле, поток самой противоречивой информации, формирующий в массовом сознании феномен «мировой пандемии», столь плотен и насыщен, что ставит методологическую или, если угодно, даже гносеологическую проблему: можем ли мы вообще сказать что-то определённое об объективной реальности биологического вируса и биологического заболевания, которое он вызывает, не находясь при этом в рамках тех или иных информационных манипуляций, социальных воздействий и психических заражений, которые сами по себе напоминают вирусные? На самом деле мы находимся в весьма тяжёлом и сложном положении, поскольку лишены инструмента для однозначного различения объективных данных, отражающих физическую реальность, и манипулятивной дезинформации. Мы можем оценивать достоверность поступающей информации лишь относительно, придавая ей больший или меньший вес в зависимости от авторитетности источника. Скажем, слова профессионального вирусолога, эпидемиолога, врача-инфекциониста и демографа, очевидно, имеют больший вес, чем мнения журналистов и блогеров, не имеющих профессиональных знаний в данном вопросе. Публикация в рецензируемом профильном научном журнале, очевидно, более заслуживает доверия, чем передача на телевидении или статья в «жёлтой» бульварной прессе. Выводы, опирающиеся на официальные статистические данные, весомее, чем философские измышления и умозрительные спекуляции. Однако при этом мы, с одной стороны, должны отдавать себе отчёт в том, что официальные статистические данные тоже могут быть (и наверняка являются) предметом целенаправленных и вполне заинтересованных манипуляций, а научные статьи могут содержать как честные и вполне добросовестно допущенные фактические ошибки, так и тенденциозные интерпретации, связанные с предубеждениями и предвзятостью авторов, то есть склонностью человека к подтверждению своей точки зрения, даже в том случае, если она проявляется бессознательно и автоматически – без осознанного решения фальсифицировать полученные данные и целенаправленно исказить результаты. В худшем случае возможны даже и откровенно заказные научные статьи, осознанно и целенаправленно искажающие факты в угоду тем или иным корпоративным интересам. С другой стороны, огульное отрицание любых официальных статистических данных и научных результатов в духе «теории заговора» («учёные сговорились и нас обманывают») на самом деле поставило бы нас в ещё более уязвимое для манипулятивных воздействий и влияний положение. Критическое отношение к достоверности научных и официальных статистических данных оправдано до тех пор, пока гипертрофированный критицизм к ним не открывает простора для гораздо менее заслуживающих доверия конспирологических фантазий, основанных на манипуляции чувствами страха и беспомощности и выходящих вообще за рамки критериев верифицируемости и фальсифицируемости (в научно-методологическом смысле слова).

Такова реальная сложность нашего положения, и эту методологическую или гносеологическую ремарку мы обязательно должны иметь в виду, обозначив её прежде, чем перейдём к попыткам описать реальность происходящего – как физическую (собственно, вирусная эпидемия), так и социально-политическую, информационную и коллективно-психологическую.

Начнём с наиболее простого вопроса: существует ли на самом деле коронавирус SARS—CoV-2 (Severe acute respiratory syndrome—related coronavirus 2), он же 2019-nCoV (2019 novel coronavirus, human coronavirus 2019, “Wuhan seafood market pneumonia virus”)? На этот вопрос можно дать вполне уверенный ответ: да, он существует объективно, физически и не является информационным фейком. Он выделен, известна его структура и расшифрована последовательность его РНК, он относится к подроду Sarbecovirus рода Betacoronavirus семейства Coronaviridae. Наиболее крайние и радикальные конспирологические теории, утверждающие, что сам вирус является выдумкой и физически не существует, несостоятельны, поскольку исходят из незнания и непонимания организационного устройства мирового научного сообщества. Специалисты разных стран не имеют единого центра управления и финансирования. Можно предположить, что одна лаборатория фальсифицирует данные, можно даже допустить, что заведомо фейковые данные будут опубликованы в статусном международном научном журнале, однако, учитывая актуальность темы, такая фальсификация наверняка будет выявлена и разоблачена конкурирующими научными лабораториями и исследовательскими группами. Современная наука действительно построена на принципе воспроизводимости и проверяемости данных и организационно-финансовой независимости исследовательских групп, так что возможность всеобщего заговора учёных даже в какой-то конкретной узкой области практически исключена. Единственный вполне реалистичный вариант «заговора учёных» (в кавычках), который реально возможен – это банальное игнорирование научным сообществом каких-то качественно новых результатов, противоречащих давно устоявшимся представлениям, но это явно не тот случай. Факт существования вируса SARS—CoV-2, а также его строение и генетическая последовательность подтверждаются достаточным количеством независимых исследований и могут считаться надёжно доказанными. То же самое можно сказать о заболевании COVID-19 (Coronavirus Disease 2019) – острой респираторной инфекции, которую этот вирус действительно вызывает. Тот факт, что именно этот вирус вызывает именно это инфекционное заболевание, является его причиной, а также основные симптомы и клиническая картина данной инфекции – всё это уже хорошо изученные и надёжно проверенные данные, истинность и объективность которых подтверждается большим количеством независимых исследований, проведённых квалифицированными учёными разных стран, никак не связанными друг с другом организационно. Вирус реален, и вызываемая им острая респираторная инфекция реальна. А вот реальность мировой пандемии данной инфекции – это уже вопрос не столько объективного, научно верифицируемого факта, сколько субъективной интерпретации. Тут уже всё зависит от того, как определить порог пандемии или эпидемии, и соответствует ли распространение конкретно этой инфекции критериям эпидемии или пандемии, которые устанавливаются условно и во многом произвольно. Например, профессиональный эпидемиолог, академик РАН и РАМН Владимир Петрович Сергиев, отметив, что эпидемией обычно считается вспышка, когда число заболевших достигает 5 – 7% населения, охарактеризовал ситуацию с COVID-19 как эпидемическую вспышку малой интенсивности, не соответствующую критериям эпидемии. Впрочем, если мы принимаем термин «эпидемия» в отношении ежегодных сезонных вспышек гриппа, то тогда и вспышка COVID-19, наверное, тоже может быть с долей условности названа эпидемией, причём, по-видимому, по сравнению с сезонным гриппом она несколько более серьёзна и опасна. Однако если сравнить её с мировыми пандемиями чумы, чёрной оспы или испанки (вызванной вирусом гриппа A серотипа H1N1), она, конечно, вообще не идёт ни в какое сравнение ни по числу заражённых, ни по числу погибших. Таким образом, может ли она при этом быть названа пандемией – вопрос чисто терминологический.

Разумного критического отношения требуют к себе и официально публикуемые статистические данные. В частности, по поводу этих данных возникает ряд вопросов.

Во-первых, достоверность диагноза в каждом конкретном случае. Проблема в том, что в одних случаях диагноз ставится на основе тестовых систем, использующих полимеразную цепную реакцию (ПЦР) и устанавливающих наличие в организме вирусного генетического материала (независимо от наличия симптоматики собственно заболевания), либо на основе выявления антител к данному вирусу; в других случаях он ставится безо всяких подтверждающих тестов просто на основании симптомов. Понятно, что во втором случае за COVID-19 легко могут быть приняты другие острые респираторные вирусные инфекции, именуемые в народе простым словом «простуда». Но и в случае применения тестовых систем точность постановки диагноза далека от ста процентов. Та же ПЦР – на самом деле довольно капризный метод, который в лабораторных условиях зачастую приходится ставить неоднократно для получения надёжного результата, поэтому немудрено, что в условиях массового потока он даёт множество ошибок. Уже неоднократно сообщалось о случаях, когда один и тот же тест при его повторе у одного и того же пациента сперва подтвердил, а потом тут же опроверг (или наоборот) наличие SARS—CoV-2. Соответственно, совокупные статистические данные по заболеваемости COVID-19 очень сильно зависят от метода и надёжности диагностики в конкретной стране и в конкретном регионе (в частности, от проведения или непроведения тестирования, а в случае проведения – от степени охвата им населения) и очень легко поддаются манипуляции. С одной стороны, в статистику COVID-19 легко могут быть записаны случаи, связанные с другими вирусами из числа вызывающих ОРВИ. С другой стороны, многие случаи лёгкого течения COVID-19, не дошедшие до больниц и перенесённые на ногах или без официального обращения к врачу, могут оставаться неучтёнными и не попадать в статистику. Соотношение этих случаев может очень существенно различаться в разных регионах. В итоге цифры официальной статистики могут на самом деле отражать не сравнительный уровень заболеваемости, а только качество и массовость проведения диагностики. При одном и том же уровне заболеваемости в случае всеобщего обязательного тестирования и в случае фиксации только по фактам обращения к врачу статистика получится совершенно разной.

Ещё больше вопросов возникает по поводу смертности. Здесь существует целый комплекс проблем, влияющих на объективность отражения реальности статистическими данными. Самая простая и очевидная проблема – это смешение понятий «количество умерших от коронавируса» и «количество умерших с коронавирусом». Человек мог быть инфицирован SARS—CoV-2, но при этом умереть по вообще никак не связанным с этим причинам, например, от инфаркта, инсульта, онкологии или травмы. Однако подмена понятия «умерший с выявленным коронавирусом» понятием «умерший от коронавируса» позволяет записать в статистику жертв SARS—CoV-2 в том числе и тех, чья смерть на самом деле с SARS—CoV-2 не связана вообще никак. Возможны и более тонкие случаи. Хорошо известно, что COVID-19 наиболее тяжело протекает у людей, которые уже до него были поражены хроническими заболеваниями (не важно, инфекционными или неинфекционными) или имеют проблемы с иммунитетом. В этом случае человек действительно формально умирает в результате заражения SARS—CoV-2, но не появись в природе SARS—CoV-2, он всё равно умер бы от какой-то другой вирусной или бактериальной инфекции либо от неинфекционного заболевания, если не сейчас, то через полгода, через год или через два. Это же, кстати, относится и к старикам, являющимся основной группой риска для нового вируса. Да, SARS—CoV-2 для многих из них стал непосредственной причиной смерти, но не будь его, эти же самые люди всё равно умерли бы в этот или на следующий год «от старости»: от сердечной недостаточности, онкологических заболеваний или от инфекций на фоне ослабленного просто по факту возрастных изменений иммунитета. Так, например, согласно отчёту судебно-медицинского эксперта из Гамбурга Клауса Пюшеля о вскрытии 65 умерших с коронавирусом в период с 22 марта по 11 апреля 2020 года, все умершие страдали от других заболеваний – прежде всего, от повышенного кровяного давления, инфарктов, артериосклероза или иных болезней сердца; в 46 случаях имелись также ранее перенесённые заболевания лёгких, 28 умерших имели другие повреждения или трансплантаты органов, 16 – страдали от деменции, другие от рака, ожирения и диабета. Аналогичные результаты были получены в результате вскрытия двадцати человек, «умерших от коронавируса», в университетской клинике в Базеле: все обследованные имели повышенное кровяное давление, большая часть пациентов также страдала от ожирения, имела явный лишний вес; более чем две трети имели ранее повреждённые коронарные сосуды, треть – диабет. Добавим к этому случаи больных, умерших в результате инфицирования одновременно SARS—CoV-2 и другими видами вирусов и/или бактерий. В этом случае крайне сложно установить вклад собственно SARS—CoV-2 в итоговый смертельный исход, но по факту выявления у умершего SARS—CoV-2, он тоже записывается на счёт нового вируса. В результате статистика жертв SARS—CoV-2 даже без каких-либо целенаправленных фальсификаций и приписок оказывается очень кривым зеркалом, искажающим степень реальной угрозы. Оценивая опасность SARS—CoV-2 в целом, микробиолог и вирусолог академик РАМН и РАН Виталий Васильевич Зверев отмечает: «Живём же мы с гриппом, аденовирусом, респираторно-синцитиальным вирусом и с многими другими. Уже сейчас очевидно, что около 18% населения Земли переносят коронавирус бессимптомно. А в общей сложности, 80% людей и выше переносят инфекцию в лёгкой форме без серьёзных осложнений, как обычную простуду. По-видимому, этот коронавирус добавится к тем четырём коронавирусам, циркулирующим сейчас в человеческой популяции. Будем с ним бороться. Тем более, что вирулентность его по сравнению с другими опасными для человека вирусами ничтожно мала». «<…> я думаю, если ещё говорить и об опыте других стран, что всё-таки процентов 30, может, и больше, действительно так или иначе столкнулись с этим вирусом и перенесли его в той или иной форме. Поэтому, если сравнивать со смертностью, которая произошла в той же Москве, то это получаются десятые доли процента. <…> Речь не идёт о каких-то десятках процентов, даже о процентах погибших от коронавирусной инфекции. Если правильно лечить, правильно вести таких пациентов, то я думаю, что и это всё тоже можно будет минимизировать».

Здесь могли бы помочь демографы, поставив вопрос принципиально иначе: вызвала ли эпидемия COVID-19 (если, конечно, вообще считать распространение данной инфекции эпидемией) превышение смертности по сравнению с её обычным средним фоновым уровнем. При этом, конечно, следовало бы учесть не только месячные и годовые данные на момент распространения инфекции, но и статистику за два-три последующих года, поскольку повышение смертности на пике заболеваемости может быть на следующий год полностью скомпенсировано её снижением за счёт тех людей, страдающих хроническими болезнями или просто очень старых, кто, не умри он от COVID-19, всё равно в течение одного-двух лет умер бы от иных причин. Однако такая демографическая статистика на данный момент по понятным причинам отсутствует. Во-первых, она может быть собрана только по прошествии 2020 года и еще одного-двух последующих лет. А во-вторых, и это гораздо важнее, оценка по демографическим показателям уязвима в том смысле, что не различает жертв собственно инфекции и жертв борьбы с оной. И проблема в том, что количество жертв раздутой вокруг эпидемии паники и мероприятий по борьбе с COVID-19 может на самом деле многократно превышать количество жертв собственно инфекции как таковой. В частности, уже упомянутый академик В.П. Сергиев (с 1974 по 1988 годы начальник эпидемического отдела Главного санитарно-эпидемиологического управления, начальник Главного управления карантинных инфекций Минздрава СССР) характеризует ситуацию следующим образом: «проводимые драконовские ограничительные меры не имеют медицинского обоснования и являются более разрушительными, чем сама болезнь».

Перечислим вкратце возможные категории жертв психической эпидемии коронофобии и организационных мероприятий по борьбе с т.н. «пандемией». В первую очередь в их число попадают люди с заболеваниями, не связанными с COVID-19, которые в результате перепрофилирования больниц под COVID-19 лишились необходимой им регулярной либо экстренной медицинской помощи. К этой категории относятся, например, онкологические больные, которым были отменены плановые операции, либо которые в период «пандемии» просто не прошли профилактической диагностики и не были выявлены на ранних стадиях заболевания. Сюда же относятся не получившие своевременной помощи в результате перепрофилирования клиник жертвы инфарктов и инсультов, люди с хроническими заболеваниями, лишённые необходимой им поддерживающей терапии и плановых операций, в том числе больные с различными болезнями сердца, желудочно-кишечного тракта, почек, с диабетом и другими нарушениями обмена веществ и т.д. Вторая большая категория жертв борьбы с эпидемией – это люди, у которых самые различные заболевания развились уже на почве нагнетаемого страха, чувства тревоги и беспомощности. Угнетение иммунной системы в состоянии длительного хронического стресса – это хорошо известный и надёжно установленный наукой факт, механизм которого, вплоть до конкретных гормональных, нейромедиаторных путей и внутриклеточной сигнальной трансдукции подробно изучен и описан. Психическая эпидемия страха перед «пандемией», своего рода короноистерия, могла стать и, несомненно, стала весьма значимым и существенным фактором роста смертности как от сердечно-сосудистых заболеваний и нарушений обмена веществ (вызванных или усиленных стрессом), так и инфекционных (вызванных снижением иммунитета под действием того же самого стресса). Особый парадокс ситуации в том, что общее снижение иммунитета в результате провоцирования паники средствами массовой (дез)информации и взаимного социального заражения тревожностью могло стать причиной снижения устойчивости, в том числе, и к самому SARS—CoV-2. Говоря о демографически значимом эффекте социального стресса, можно сослаться, в частности, на данные доктора медицинских наук, врача и демографа Игоря Алексеевича Гундарова, приводимые в его публикациях и выступлениях. Помимо нагнетания эмоциональной тревожности, важным фактором стресса в тех регионах, в которых была ограничена свобода выхода из дома, стала, вне всякого сомнения, гиподинамия. Депривация физической активности, невозможность погулять на свежем воздухе (вспомним запрет на прогулки и, особенно, закрытие парков и скверов), нарушение привычного ритма жизни особенно пагубно сказались на стариках, часть из которых после смягчения карантинных ограничений уже так и не смогла вернуться к прежнему активному образу жизни и угасла за считаные месяцы. Два эти фактора связаны между собой: эпидемия страха заставила людей сидеть по домам даже в тех случаях, когда выход на улицу не был запрещён, а лишение свободы перемещения стало дополнительным и весьма мощным фактором эмоционального стресса. Сюда же можно отнести и социальный стресс, связанный как с недостатком общения вне дома, так и с его вынужденным переизбытком в кругу запертой вместе без возможности отдохнуть друг от друга семьи. В ряде случаев на фоне карантина фиксировалось заметное обострение социальных проблем: распад семей, рост потребления алкоголя и числа насильственных преступлений, в том числе тяжких, вплоть до убийств, а также самоубийств. Об экономических последствиях «борьбы с пандемией» будет сказано ниже более подробно, однако отметим, что они, в свою очередь, тоже имеют социальный и психологический эффект. И если разорение в результате карантина мелких и средних частных предпринимателей и потеря работы их наёмными работниками внесли свой вклад в социальный и психологический стресс сразу, то вызванный этим же карантином общий экономический кризис будет, по-видимому, ещё долго аукаться урезанием социальных статей бюджета, в том числе и сокращением бесплатных медицинских услуг, массовым снижением уровня и качества жизни, ростом бедности и нищеты и в целом социально-психологической депрессивности, что как прямо и непосредственно, так и опосредованно через социальные и психологические факторы запустит следующую волну повышения смертности, уже отсроченную.

Таким образом, по демографическим показателям не только сейчас, но и по прошествии нескольких лет будет сложно а, скорее всего, даже невозможно оценить, какой вклад в увеличение смертности внесла собственно сама по себе инфекция, а какой – паника, психическое заражение, социальный стресс и «противопандемийные» меры государственных, региональных и местных властей. Это, разумеется, не значит, что правильным решением было бы игнорирование инфекции и отказ от борьбы с ней. Какое-то количество жертв социальных последствий эпидемии, очевидно, было столь же неизбежным, как смертность от самого вирусного заболевания и вызываемых им осложнений. Но возникает вопрос о том, насколько эти жертвы были соразмерны. Иными словами, были ли противоэпидемические мероприятия в отдельно взятых странах и в мире в целом осмысленными, целесообразными, эффективными и результативными? На этом вопросе мы также остановимся ниже. А пока, при всей отмеченной выше сложности объективной оценки масштабов эпидемии, попытаемся всё же сделать это хотя бы самым грубым образом – то есть на уровне порядка величин.

Датой начала «пандемии» считается 8 декабря 2019 года. На 8 декабря 2020 года, по данным официальной статистики в мире в целом число заболевших COVID-19 оценивалось в 68 373 435, а число умерших – в 1 558 617 человека. Таким образом, будем условно считать эти цифры годовыми. Много это или мало? Попробуем сопоставить и сравнить. По данным той же официальной статистики от гриппа ежегодно умирает до 650 000 человек. При этом речь идёт не о какой-то атипичной особо опасной форме гриппа, вызывающей экстраординарную пандемию, а об обычной ежегодной сезонной эпидемии. Если сравнить эти две цифры, то получается, что по числу жертв «пандемия» COVID-19 превосходит рядовую ежегодную эпидемию гриппа менее чем в 2,5 раза. Подчеркнём, что речь сейчас идёт не о летальности (доле умерших из числа заболевших), а именно о смертности – общем количестве умерших. Летальность COVID-19, если верить официальной статистике, всё-таки заметно выше, чем у гриппа (по официальным данным – в 3,4 раза или даже несколько больше). Впрочем, эти данные тоже оспариваются специалистами. В частности, уже упоминавшийся академик В.В. Зверев в своих выступлениях и вовсе говорил о том, что реальная цифра смертности при COVID-19 «никакие не пять процентов, она меньше, чем при гриппе». Однако, возвращаясь к общему числу умерших, следует учесть, что статистика числа смертей от гриппа в мире тщательно не велась и не ведётся, поэтому цифра в 650 000 человек очень приблизительна, не точна и оценочна. С другой стороны, как уже было отмечено выше, официальные статистические данные смертности по COVID-19 заведомо завышены, потому что подменяют понятия «умерший от коронавируса» и «умерший с (диагностированным) коронавирусом». То есть в статистику жертв коронавируса попадают, в том числе, люди, заражённые SARS—CoV-2, но умершие либо вовсе по несвязанным с ним причинам, либо в ситуации, когда коронавирус внёс свой вклад наравне с другими, возможно, более значимыми факторами (начиная с независимого заражения другими инфекциями и заканчивая всевозможными хроническими неинфекционными заболеваниями). Поэтому в действительности разница между числом жертв COVID-19 и банального ежегодного сезонного гриппа, по-видимому, меньше, чем это следует из официальной статистики. Но даже если считать её по самой высокой, заведомо завышенной планке, всё равно за первый год с начала «пандемии» получается разница менее чем в 2,5 раза, то есть, по сути, в пределах колебаний того же ежегодного гриппа. В любом случае величины получаются одного порядка. Возможно, что за второй год ситуация изменится, но пока это так.

Попробуем сравнить с другой цифрой: с числом жертв дорожно-транспортных происшествий. К примеру, в прошлом 2019 году общемировая смертность от ДТП составила около 1,4 миллиона погибших. Среднегодовой уровень смертности от ДТП оценивается примерно в 1,25 миллиона человек. Можно, конечно, сказать, что смертность от ДТП на душу населения максимальна в диких странах Африки, но это не значит, что проблема несущественна для цивилизованных стран: например, третье место по общему количеству жертв ДТП занимают США. Пример смертности от ДТП показателен тем, что эти жертвы можно было бы сократить в разы, введя запрет на частный автотранспорт. Иными словами, это та жертва, которую человечество ежегодно вполне осознанно платит за комфорт и удобство передвижения, считая её приемлемой, и не видя в этом особого цинизма. Заметим, что среднее ежегодное число жертв ДТП – величина одного порядка с годовой смертностью от нового типа коронавируса. При этом «автомобильный карантин», то есть полный запрет на вождение частного автотранспорта, сократил бы число жертв ДТП многократно, то есть был бы в высшей степени эффективен. Эффективность же введённых во многих странах мира карантинных мероприятий для борьбы с COVID-19 гораздо более дискуссионна. Так, например, нобелевский лауреат по химии, профессор Стэнфордского университета Майкл Левитт заявил, что самоизоляция убила больше людей, чем спасла, что идея изолировать людей по домам была продиктована паникой, а не здравым смыслом, и что самоизоляция не смогла реально изменить курс эпидемии. Не будем также забывать, что жертвами ДТП люди становятся совершенно независимо от возраста и состояния здоровья, в том числе молодые и здоровые, в то время как жертвами COVID-19 – преимущественно люди старые, хронически больные и с ослабленным иммунитетом. Отсюда возникает естественный вопрос: почему в случае с частным автотранспортом человечество считает уровень жертв приемлемой платой за экономическое развитие, а в случае коронавируса ради гораздо более сомнительной возможности уменьшить число жертв было принято решение фактически обрушить мировую экономику? Вообще говоря, налицо явное несоответствие уровня угрозы масштабу экономических жертв, приносимых на алтарь борьбы с ней.

Может быть, такова новая гуманистическая парадигма мирового сообщества, что любая и каждая, даже отдельно взятая человеческая жизнь дороже любых экономических издержек? На примере с числом жертв автомобильного транспорта мы наглядно видим, что это вовсе не так. К тому же, как уже было отмечено выше, экономические потери всегда и неизбежно оборачиваются теми же самыми человеческими жертвами: начиная с сокращения бюджетного финансирования медицины и заканчивая проблемами бедности и социального неблагополучия. В следующей статье мы попробуем проанализировать, были ли сопряжённые с колоссальными экономическими жертвами «антиэпидемические» мероприятия целесообразными.

(Строев С.А. Итоги 2020: пандемия коронопсихоза. // Репутациология. ISSN: 2071-9094. Июль–декабрь 2020. Т. 13, № 3–4 (57–58). С. 46–69).

Строев Сергей Александрович